И еще деталь, немаловажная: почти во всех командах — лыжников, гимнастов, легкоатлетов — Суворов был, так сказать, играющим тренером, лидером и капитаном. Только на ринге не выступал, объясняя это давним повреждением головы. «Травма, — произносил он редкостное тогда слово. И добавлял более понятное всем в послевоенные годы: — Контузия».
Вот под руководством такого замечательного, или ненормального (не знаю, как точнее сказать), человека и начиналась моя спортивная биография. Теперь существует модное словечко «фанат». Тогда мы его не знали. «Энтузиаст» — слишком высоко и красиво, к тому же подразумевает определенную сознательность ради святой конечной цели. «Одержимый» — самое подходящее. А еще лучше — «ушибленный».
Откуда он к нам свалился, мы не знали. Скорее всего — принесло послевоенной демобилизационной волной. Обезлюдевший за войну тыловой наш город тогда быстро наполнялся новыми жителями. В том числе и спортсменами, преимущественно, почему-то, футболистами, парнями (нам казалось — дядьками) довоенной выучки. Только у нас в городке (а по сути он был всего лишь заречным районом самого города) насчитывалось четыре команды: «Шахтостроитель» — естественно, «Ферросплавщик», просто «Строитель» и «Железнодорожник». Высококлассные команды! Теперь вон болтается где-то в классе «Б», на задворках его единственная… я даже название ее затрудняюсь вспомнить — не то «Угольщик», не то «Забойщик». А тогда! Какие матчи происходили! Какие блистали звезды! Помню вратаря Беню, гуттаперчевого еврея, человека без костей, бравшего любой мяч. «Второй Хомич», — называли его. Поклонники лезли в драку: «Первый! Это Хомич ваш второй!» Помню однорукого защитника, стокилограммового чистильщика Скалу — грозу форвардов. Не знаю, фамилия это была или кличка, но волны нападения разбивались об него буквально как о скалу.
Одним из таких пришельцев был, как видно, и наш тренер.
Любили мы Суворова? Уважали? Не скажу, чтобы очень. Хотя должны были — по идее. Ведь в рекордные сроки он превращал нас, доходяг, в атлетов, бледных червяков — в манильскне канаты. Но… слишком прост был тренер, доступен, демократичен, без суровости и загадки, которые порождают почтительный трепет. Он был одним из нас. Первым, но — одним из. Первенство же его принималось как должное, без зависти и восхищения — тренер ведь. Потрепаться любил Суворов, по хвастаться былыми спортивными подвигами. Однако и подвиги его не вызывали у нас восхищения, возможно, потому, что обязательно содержалась в каждом из них какая-то нелепица. Вот, например: бежал он где-то когда-то, на каком-то первенстве Сибири и Дальнего Востока восемнадцать километров. И какие-то паразиты-соперники заделали ему «козу»: всем участникам утром — шоколад, а ему — свиной шницель с капустой. «От такой нишцелюга!» — Суворов складывал вместе две ладошки. Ну, его на дистанции и скололо. Вдобавок, ему мазь лыжную подсунули не ту. «Я же не скользил! — возмущенно дребезжал тренер. — Бегом бежал! Как лось!» «Как лось» — слышать из уст миниатюрного Суворова было забавно. Главный наш остряк Лешка Пашкевич запустил после этого рассказа шутку — как бы от имени тренера: «И тут врываюсь я, а за мной — ещё два таких же амбала!»
