— Кому?! — воинственно спросил толстяк. — Им! — он ткнул «фигой» в сторону окна. — Тем самым! Которые думают, что мы без них с голоду перемрем!.. Это будет, как «наш ответ Чемберлену» — помнишь?
— Там кулак был, — сказал ушастый. — И подпись объясняющая.
— А здесь фига будет!
— Фига даже современнее, — осмелился вмешаться Бреев. — Мы же никому не грозим.
— Верно, товарищ! — хлопнул его по плечу толстяк. — Не грозим. Вот фиг вам — и все! — Он повернулся к ушастому. — Тащи фотографу. Ставим. В субботний номер.
В субботу после обеда Виктор купил «вечерку». То, что он увидел, так его ошеломило, так резко и больно унизило, что Бреев едва не разрыдался прямо возле киоска. Фигу на фотографии вырезали. Да не просто вырезали: сволочь-художник притиснул указательный «палец» к среднему, ликвидировав пустоту, ампутированную же фигу выпрямил и, переклеив на другое место, задрал вверх. Картофелина теперь хвастливо показывала большой палец. Назывался этот натюрморт: «Урожаи?.. ВО!!» Ниже следовала подпись, облыжно утверждающая, что именно такую картофелину выкопал он, Виктор Иванович Бреев, на своем огороде.
Бреев представил, как появится в понедельник на работе, и застонал. Ему захотелось тут же провалиться сквозь землю, исчезнуть, перенестись в другой город, тысячи за три километров.
Но Брееву не дали дожить и до понедельника. Телефонные звонки начались уже через час. Те немногие, кому Виктор торопливо успевал объяснять, что картофелину реконструировали без его ведома и согласия, холодно выражали ему свое соболезнование. Но чаще Бреев не успевал и слова вставить. Его с ходу начинали обвинять в отступничестве, в том, что он наплевал в душу родному коллективу. Особенно неистовствовали молодые специалистки. Одна из них распалилась до того, что обозвала Виктора христопродавцем.
После того, как позвонил приятель-журналист и ехидно поздравил с удачным дебютом, Бреев оборвал телефонный шнур и лег на диван помирать.
Поздно вечером к нему пришел старик Кукушкин. Виктор ни за что не открыл бы дверь, но он со дня на день ждал из командировки жену. Пришлось встать с дивана.
— Что, Витька, маешься? — спросил Кукушкин, понимающе глянув на затравленного Бреева. И, не дожидаясь ответа, направился в кухню. — Где тут у тебя расположиться-то?
Сначала Кукушкин достал из портфеля бутылку «Перцовки». Затем — внушительного размера фигурную картофелину, похожую на такое, что и назвать-то неприлично. Старик Кукушкин оглядел ее, хмыкнул:
