Но вот и он, виновник Орисиного беспокойства, вышел из школьных ворот.
«Идет! Размахивает руками, как на параде. Как легко он превратился в немца! Вот, нечистая сила!»
— Чего ты? — спросила неожиданно мать, сидевшая на деревянном диване за шитьем.
— Мама! Только — ни-ни! — предупредила дочь. — Наш Василий… — и покраснела, прикусив язык.
— Быстро он стал нашим…
— Да я не про то… Он работает у немцев, у самого Хариха! — шептала дочь.
— Что? — от неожиданности мать выронила из рук работу.
— Так надо!
«Горе-то какое! — подумала мать. — Молодые, красивые. Встретиться бы им в добрый час…»
— Пошел он! — подбежала к окну Орися.
— Куда?
— Во двор к старосте…
— Доня, доня! Что же это будет? Не говорила ли я тебе!..
— Что говорили, мама?..
Матери и вправду было трудно ответить. Не хотелось старой трепетать, а придется — ежечасно, ежедневно — и не только за дочь, а и за ее необычного приятеля.
— Мама, Кажется, к полицаю Омельке. Пошел! — объявила минут через десять Орися и тише добавила: — Зачем бы ему идти туда?
— А бог его знает! — тяжело вздохнула мать.
Прошел еще час, раньше чем Василий — Гохберг вошел во двор вдовы Сегеды. На пороге он чуть не столкнулся с Марфой Ефимовной. Та на ходу завязывала платок. Взглядом поискал сочувствия в глазах старой. Но она и не посмотрела на него. Через плетень он увидел, как мать присела на трухлявые вербы, лежавшие под вишнями.
Тяжело вздохнул Роберт и побрел в сени, будто напиться.
Орися тут как тут — зачерпнула кружкой воды из бочонка и подала ему.
— Тебе тяжело? Я тоже переволновалась. Почему молчишь?
Он жадно пил холодную чистую воду и напряженно думал. Итак, надо играть определенную роль. Может, изобразить перед фашистами ухажера за хорошенькими девушками?.. Молодость. Беззаботная пора. Ведь настоящий-то Роберт теперь, наверно, искал бы такой легкой жизни, пошел же он не на фронт, а на курсы, которые готовили наймитов для харихов. А как он приставал к Орисе…
— А, Орися? — спросил он, ставя кружку на скамью.
— Ты о чем?
— Да все о том же… Беспокоюсь, как мне жить дальше.
— Попал в волчью стаю, и вой по-волчьи, иначе они тебя скоро раскусят, — встравоженно ответила девушка.
— И я так думаю. Надо выть…
— Садись, Роберт ты несчастный, — недовольно произнесла Орися, проходя в горницу и указав на стул из гнутой лозы. — Зачем ходил к Омельке?
— Надо поначалу полицаев и старосту посетить. Я должен их знать как облупленных.
— Их и так все знают. Староста человек ничего. А Омелько и Данько, как мать говорит, не приведи господи… Чего ты шаришь глазами по стенам?..
