Так они повыступали с месяц, после чего «артистка» внезапно исчезла — уехала обратно в Ленинград.
Несколько дней Витя не выходил из дома. Известие о том, что «ленинградка» уехала, принесла Семеновна.
— Сам и чемодан ей собрал, — рассказывала она негромко Тоськиной матери. — Покидал вещи, крышку коленкой придавил, чтоб, — говорит, — духу твоего здесь не было… Ой, да ведь она много старше его. Ей, уж поди, лет тридцать с хвостиком. И чем она его таким опоила, одурманила?.. Теперь вот лежит в избе, папироски содит одну за другой. Окурки выгребать не успеваю…
Мать, уязвленная Витиной изменой, слушала молча.
Тоська и вовсе не вышла из комнаты.
С Витей они столкнулись только в воскресенье.
Днем Тоська окучивала в огороде картошку. Витя вышел из дому, перелез через плетень и направился к ней. Тоська заметила его краем глаза, ожесточеннее замахала тяпкой. Витя подошел, остановил ее, схватившись за черенок тяпки.
Снова они стояли друг против друга. Тоська напряглась, вытянулась в струнку. В платочке до бровей, с полными, шелушащимися от жары губами, с нарисованными огородной пылью темными кругами у глаз — была она сумасшедше красива. Витя — в белой майке с короткими рукавами, в широких помочах, поддерживающих галифе, худой и небритый — выглядел мрачно.
— Ну? — спросила Тоська. — Так и будем стоять? Мне работать надо — вон еще какой загон впереди.
— Выходи за меня замуж, — сказал Витя.
— Здравствуйте! — Тоська даже тяпку выпустила. — Твоя артистка-то, наверное, еще до Ленинграда не доехала. Смотри — вернется.
— Ты мне жизнь поломала, — сказал Витя.
— Я?! Тебе?! — изумилась Тоська. — Вот это новость! Когда же успела-то, Витенька?
— Тоська! — он вспыхнул, услышав в голосе ее насмешку. — Последний раз спрашиваю — пойдешь?
— Не знаю, не знаю, зайдите завтра, — произнесла Тоська фразу, подслушанную у начальника гаража.
Витя скрипнул зубами и полез через плетень…
Вечером с Тоськой случилась истерика. Она билась на кровати в рыданиях, выкрикивая, что молодость проходит, что никому она не нужна, на черта ей эта красота, на черта жизнь такая — лучше утопиться.
— Да что ж ты бесишься-то! — говорила расстроенная мать. — Или я тебя держу? За ногу привязываю? Вон, погляди, Петька Дашкевич какой парень…
— Нужен мне молокосос! — отвечала Тоська.
— Ну, дак взяла бы Виктора простила. Семеновна седни опять заходила — плакалась: переживает он, говорит, шибко, кается.
— Нужен мне женатик!
— Где ж я тебе других-то возьму? — тоже кричала мать. — В печке испеку?!
