А еще светило только взошедшее солнышко — такое весеннее, домашнее, деревенское: земля, не успевшая оттаять, не липла на ботинки, и уцелевший снег не расшлепывался под ногами в скользкую жижу.
«Жить можно… жить можно… можно».
Мина лопнула близко.
Левую руку резко кинуло вверх и в сторону — и сразу же руке сделалось горячо.
Он остановился, присел, поднес руку к лицу. Увидел близко грязно-багровый комок с ненормально торчащими пальцами, почувствовал, как поползла к горлу тошнота.
«Да это же меня ранило, — догадался отец, — вот что… ранило».
Он завернул руку полой ватника, еще не чувствуя боли, прижал ее к животу и поворотил назад.
«Вилять надо бы, вилять… А то застрелят»…
Он увидел себя как бы со стороны: маленькая, черная фигурка, сгорбившись, бежит по чистому полю — открытая всем мишень. Ему показалось даже, что спина у него голая. Вот только пола ватника есть, в которую рука завернута, а сзади — совсем ничего. И, словно в подтверждение, спине стало зябко.
«Вилять надо», — опять подумал он. И вильнул. Но его сразу же сильно занесло, как сани на раскате. «Упаду, — испугался он. — Тогда конец».
Больше отец не пытался вилять. Бежал прямо. И с каждым метром бег его становился медленнее, тяжелее…
Домой он возвратился только в июне. Долго валялся по госпиталям, сам не думал, что так выйдет, — ранение его считалось легким. Он и своим написал, когда маленько оклемался: легко ранен в кисть руки, скоро ждите.
Но скоро не получилось. Рука не заживала, гноилась, несколько раз ее резали, повытаскивали сначала осколки (там, кроме одного покрупнее — его сразу добыли, — оказалась щепотка совсем маленьких), потом косточки какие-то недоковырнутые загнивали, лезли наружу. Опять же пальцы. Врачи пытались сохранить хотя бы три штуки, но в конце концов отсекли все, кроме большого. Остался еще пенек от указательного, да толку-то — папироску разве ухватить.
Отец уже не рад был этой канители. Жалел иногда, что в полевом госпитале его не прооперировали, а только перевязали и отправили (опять же, как легкого) дальше в тыл. Там бы, в полевом, оттяпали сразу всю кисть — и дело с концом. Его вдобавок из-за этой изуродованной кисти чуть было в самострелы не записали. В городе уже, в госпитале, отца долго не оперировали.
Рука болела — спасу нет: полыхала огнем, рвала, другой раз из сознания вышибала. Отец взмолился: «Да сделайте что-нибудь! Нет сил терпеть!» Тогда главврач, молодой мужчина в майорском чине, скомандовал: «В операционную».
