Прежде всего она подумала: «Если он и вправду оставит меня, что я стану делать с этой квартирой и со всеми неоплаченными счетами? Просто ужас!..»
Потом она сказала себе: «А “Комеди Франсез”?.. За четыре дня до генеральной репетиции… Если узнают, что Симон бросил меня, если те, кто завидует мне и ненавидит меня, перестанут опасаться…»
И только потом она осознала, что Симон был для нее самым родным, самым дорогим, самым незаменимым человеком на свете, что в его серых тусклых глазах она читала самые сокровенные мысли, что его приземистая фигура, лысина, красная ленточка в петлице, правительственный автомобиль, его резкий голос по телефону – все это было ее единственным прибежищем в целом мире… И его тяжелое, неповоротливое тело было ей самым близким на всем земном шаре. Ведь только разглядывая толстые складки на животе Симона, седеющие волосы на его груди и широких запястьях, она начинала по-настоящему понимать, что такое любовь.
Симон бодрым шагом переходил из ванной в спальню и обратно, он сложил в чемодан запасную бритву, пижамы, халат, книги – многие из них были с посвящениями (в свое время все это он перенес к Сильвене), – маленький американский радиоприемник… Внезапно он решил ни в чем не щадить эту женщину, которая так дорого обошлась ему.
И с каждым его жестом Сильвена все отчетливее понимала, чего она лишается.
Среди книг на полке стоял маленький бронзовый божок – курильница для благовоний; то была одна из тех псевдокитайских безделушек, какие обычно разыгрывают в ярмарочных лотереях; стоил этот божок не больше двадцати франков, но он был фетишем их любви и вел свое происхождение с первых дней их связи. Каким образом он оказался у Лашома? Этого уже никто не помнил. Наверное, Симон приобрел полсотни билетов какой-нибудь благотворительной лотереи, устроенной подведомственным ему учреждением. «О, подари его мне», – сказала тогда Сильвена. «Нет, я даю его тебе только на время». – «Отдай его мне, он так похож на тебя!» – «Ну так и быть, пусть он принадлежит нам обоим». – «В его присутствии я никогда не смогу совершить ничего дурного…»
Божок стал поводом для множества сентиментальных дурачеств. Божок был разгневан, и его поворачивали лицом к стене. Затем его снова ставили анфас или только в профиль. Возле божка происходило примирение после ссоры.
За пять лет их связи эта безвкусная безделушка была единственной вещью, принадлежавшей им обоим.
Сильвена исподтишка следила за Симоном: она ждала, как он поступит с божком. Она понимала, что это ее последний шанс, повод, чтобы снова завязать спор, вызвать нежность, залиться слезами… а утром, глядя на чемодан с вещами, который так глупо разинул пасть на паркете, весело рассмеяться.
