ЛЮБОВЬ:
Я знаю, что вы обожаете развлекаться чужими делами. Шерлок Холмс из Барнаула.
РЕВШИН:
Да нет, право же…
ЛЮБОВЬ:
Вот поклянитесь мне, что вы его больше не видели.
Страшный звон. Вбегает Трощейкин.
ТРОЩЕЙКИН:
Зеркало разбито! Гнусный мальчишка разбил мячом зеркало!
ЛЮБОВЬ:
Где? Какое?
ТРОЩЕЙКИН:
Да в передней. Поди-поди-поди. Полюбуйся!
ЛЮБОВЬ:
Я тебя предупреждала, что после сеанса он должен сразу отправляться домой, а не шпарить в футбол. Конечно, он сходит с ума, когда пять мячей… (Быстро уходит.)
ТРОЩЕЙКИН:
Говорят, отвратительная примета. Я в приметы не верю, но почему-то они у меня в жизни всегда сбывались. Как неприятно… Ну, рассказывайте.
РЕВШИН:
Да кое-что есть. Только убедительно прошу - ни слова вашей женке. Это ее только взбудоражит, особенно ввиду того, что она к этой истории относится как к своему частному делу.
ТРОЩЕЙКИН:
Хорошо-хорошо… Вываливайте.
РЕВШИН:
Итак, как только мы с вами расстались, я отправился на его улицу и стал на дежурство.
ТРОЩЕЙКИН:
Вы его видели? Говорили с ним?
РЕВШИН:
Погодите, я по порядку.
ТРОЩЕЙКИН:
К черту порядок!
РЕВШИН:
Замечание по меньшей мере анархическое, но все-таки потерпите. Вы уже сегодня испортили отношения с Вишневским вашей склонностью к быстрым словам.
ТРОЩЕЙКИН:
Ну, это начхать. Я иначе устроюсь.
РЕВШИН:
Было, как вы знаете, около десяти. Ровно в половине одиннадцатого туда вошел Аршинский, - вы знаете, о ком я говорю?
ТРОЩЕЙКИН:
То-то я его видел на бульваре, очевидно, как раз туда шел.
РЕВШИН:
Я решил ждать, несмотря на дождик. Проходит четверть часа, полчаса, сорок минут. Ну, говорю, он, вероятно, до ночи не выйдет.
ТРОЩЕЙКИН:
Кому?
РЕВШИН:
Что - кому?
ТРОЩЕЙКИН:
Кому вы это сказали?
РЕВШИН:
Да тут из лавки очень толковый приказчик и еще одна дама из соседнего дома с нами стояли. Ну, еще кое-кто - не помню. Это совершенно не важно. Словом, говорили, что он уже утром выходил за папиросами, а сейчас, наверное, пойдет завтракать. Тут погода несколько улучшилась…
ТРОЩЕЙКИН:
Умоляю вас - без описаний природы. Вы его видели или нет?
РЕВШИН:
Видел. Без двадцати двенадцать он вышел вместе с Аршинским.
ТРОЩЕЙКИН:
Ага!
РЕВШИН:
В светло-сером костюме. Выбрит, как бог, а выражение на лице ужасное: черные глаза горят, на губах усмешка, брови нахмурены. На углу он распрощался с Аршинским и вошел в ресторан. Я так, незаметно, профланировал мимо и сквозь витрину вижу: сидит за столиком у окна и что-то записывает в книжечку. Тут ему подали закуску, он ею занялся, - ну а я почувствовал, что тоже смертный, и решил пойти домой позавтракать.
