Впрочем, цветастые одеяла, разложенные вокруг стола, яркие подушки, мягкое покрытие пола, струйки пара, поднимающиеся над чайными носиками — всё это наводило на мысли о тепле, а никак не запретных, пугающих знаниях. Залюбовавшись на стол, Хин не заметил, как вошла хозяйка дома.
— Вы ранняя пташка, — поприветствовала Мегордэ, медленно, но не враждебно.
Набеленная, причёсанная, торжественно разодетая в шесть дорогих халатов, верхний — цвета ясного неба, на нём вышивка горных цепей, убелённых снегами — она производила странно-знакомое впечатление. При первой встрече Одезри так и не понял в чём дело.
Слуги удалились, дама прошла к столу и лёгким, выверенным движением руки пригласила последовать своему примеру. Хин повиновался, плотно укутал ноги, и ляпнул, толком не подумав:
— Вы похожи на Сил'ан.
— Как могут быть на них похожи люди, — дама продолжила фразу, словно давно её ждала, размеренным тоном ментора: — Конечно, милый мой. И весенов это ничуть не удивляет, ведь мы — потомки первой дочери.
— Чьей дочери? — не понял Хин.
Из под стола шло приятное тепло, и дело было не только в одеяле.
— Дочери Основателя от человеческой женщины, — со стоической невозмутимостью сообщила дама, обмакивая руки в зелье.
Хин помассировал переносицу. «Не сон ли это?»
— Мне казалось, у Сил'ан… Разве… — что-то припомнив, он очень озадаченно пробормотал: — Интересно, как…
Дама не поняла его затруднений. Она разлила чай. Одезри тем временем отодвинул одеяло и заглянул под стол. Там, примерно посредине, стоял лакированный ящик, а на нём спало животное — взъерошенный клубок с вокзала.
— Хибач, — объяснила Мегордэ. — Где-то применяются обращения, примером, к Богу огня. У нас всё по старинке: внутри — ящик из глины, наполненный горячей золой, а под ней тлеют пара угольков.
Хин сел прямо:
— Зачем: по старинке? — спросил он так неестественно, словно едва знал униле.
— Как же ты робеешь, — пухлые губы дёрнулись в усмешке. Одезри не успел опомниться, как дама продолжила: — Я видела: и рта не открыл, метнулся в толпу.
Хин отвёл взгляд, поднял ближайшую крышечку и вдохнул аромат. Кушанье походило на горку крупного жёлтого песка.
— Что сделал — то сделал.
— Кто не замышляет дурного, тому бояться нечего, — словно бы согласилась женщина.
Она играла убедительно, и всё же Хин ни секунды не верил, что «потомки первой дочери» приютили летней, лишь оказывая услугу ментальщикам. В отличие от картины вечерней столицы, то, что Мегордэ знала замысел и участвовала в нём, не удивляло. «И они, крича о мире, готовы предать и детей, и отца, и друга. Всё продаётся. Вопрос в цене. В чём тогда между нами разница?»
