– Сударыня-княгиня, дозвольте слово молвить, за ради Христа, за ради боженьки!
«И этот туда же! Они что, другой мольбы не знают?!»
– Валяй! – устало махнула рукой Лючия – и похолодела, сообразив, что слово какое-то не то. Но, очевидно, ее обмолвка была принята за «дозволяю», потому что молодой лакей дрожащим голосом проговорил:
– Государыня-княгиня, будьте родимой матерью, умолите князя, не отдайте старика на позор! Это отец мой…
Лючия устало прикрыла глаза, отказываясь что-то понять. С этими русскими недолго и спятить! Просить избить отца! Нет, но надо же все-таки разобраться, чего им всем надо. Они хотят, чтобы Лючия была им всем матерью – значит, нужно разговаривать с ними терпеливо, как с детьми.
Она снова поглядела на лакея:
– Скажи, друг мой, свое имя.
– Северьяном кличут, – ответствовал тот.
– Скажи, друг мой Северьян, от чего отец твой заступничества просит?
– Да разве вы не слыхали, барыня? От княжеской воли!
Лючия стиснула зубы, и следующие слова вышли неразборчиво:
– Ежели хочешь чего-то добиться, не мели языком попусту, а отвечай толком: в чем дело?!
Изумление надолго застыло на лице Северьяна: верно, ему было диковинно, что молодая княгиня знать не знает о том, что творится в имении. Лючия едва сдержала крепкое итальянское ругательство. И Северьян, очевидно, поняв по ее лицу, что далее солому жевать опасно, наконец-то заговорил:
– Батюшка мой – староста. Оброк собрать-то собрал, да… – Северьян жгуче покраснел от стыда: – Потратил, вишь ты! Думал, отдаст втихаря потом, а от барина нашего ничего не укроется! Углядел вину и виновника недолго искал. Определил наказание… Да лучше бы и впрямь выдрал старика прилюдно, лучше бы к оброку еще штрафу добавил, только бы не терпеть такого бесчестья! – горячо выкрикнул Северьян.
«Санта Мадонна, – подумала Лючия в ужасе. – Что же мог такого нечеловеческого выдумать князь Андрей?! Он же настоящий добряк – другого названия дать ему не умею! Речь идет о бесчестии… А, вот оно! Позорный столб, конечно! – Она похолодела от этой догадки. – Да… хуже не придумаешь.»
– Не могу поверить, чтобы князь решился на такое жестокосердие, – проговорила она. – Почтенного, пожилого человека…
– Ох, борода моя! – заблажил снова старик. – Куда ж мне, голощекому? Разве что в прорубь идти топиться?
– За ради Христа, за ради боженьки! – воззвала Лючия мученически заведя глаза. – При чем тут твоя борода?!
– Так ведь барин велел обрить мне бороду! – вскричал проворовавшийся староста. – Мыслимо ли стерпеть такой позор?!
