Ой—ой—ой! Я уже вижу, как начинают хмуриться брови брутальных мужчин! «А как же братишки? — слышится хриплый бас. — Женщина нас ни в грош не ставит! Да нас только крикни!.. Да мы!»
Нет, нет и нет. Стенька Разин не зря выбросил за борт заморскую княжну — бес поселился в рядах вольных казаков, стоило лишь атаману ненадолго обзавестись подругой. Имя этому бесу — ревность. У других—то такой подруги не было. И низложили бы своего удачливого атамана более невезучие мужички, одолеваемые по ночам нехорошими мыслями. Мыслями, которые нашептывали им, что Стенька—то, поди, такой же, как я, а я — не хуже, а значит, и я мог бы сейчас повелевать казачками и лежать на коврах с мусульманской княжной!.. Это я мог бы зарываться лицом в черные волосы и гладить шелковую нежную кожу, пахнущую восточными благовониями… И не факт, что, взбунтовавшись, казачки не убили бы обоих. А так Стенька и с бабой потешился, и в атаманах остался.
Мораль сей басни: в мужской компании женщине не место. Нет, наверное, современные, подкачанные брунегильды в мужской компании и на Северный полюс добираются, и на Эверест ходят. «Пашут» в походе наравне с мужиками, и уважать себя заставят или кулаком, или метким находчивым словом. Но, к моему огромному сожалению, я не такая — здоровьем и выносливостью меня Бог обидел, по утрам я встаю с трудом, по ночам в палатке часто вообще не сплю, тревожно прислушиваясь к лесным звукам. Зато — на раз! — могу проехать восемьсот километров на «Урале» и очень не люблю падать на гравийке — уже просто надоело, ноги по ночам ноют, болит спина. А еще Бог наградил гонором, которого всегда с лихвой хватало и на меня, и на Андрея. Так что ездим мы с некоторых пор вдвоем, что нас вполне устраивает. И в бытовом отношении все гораздо проще.
Ну, наверное, наконец—то надо рассказать о нас. Нам обоим уже за тридцать, и мы вступили в ту пору, когда вроде бы до заката еще далеко, однако же, его подступающие признаки уже начинают проявляться.
Обычно автор сначала приступает к описанию своих спутников, а уж потом — пару слов говорит о себе. Рискну поступить наперекор традициям. И не потому, что я так люблю себя, а потому, что хотелось бы оставить о нас все же благоприятное впечатление, а ведь последнее запоминается лучше.
Итак, мне тридцать пять лет. Много это или не очень? Для двадцатилетней девицы — столько не живут! Для моей матушки, которой уже за семьдесят — самая юность. Я хороший журналист, но в нашем городе хороших журналистов много. Предложение превышает спрос, а, следовательно, моя зарплата никогда не будет настолько большой, как мне хотелось бы. В этом есть и свои плюсы — я пишу о том, о чем мне хочется писать, и стараюсь при этом не кривить душой и не поступаться совестью. Это не всегда получается, потому что профессия журналиста вообще очень зависима — бедный корреспондент зависит от мнения редактора, даже от мнения корректора, от мнения учредителя газеты и от всяческих политических веяний и течений. Но я стараюсь. У меня не так уж много имущества — половинка двухкомнатной квартиры, шесть соток дачи, так и не оформленные в собственность, да вот еще мотоцикл… На счету — только то, что удается накопить к лету — на бензин. И все? — спросите вы. И все, — отвечу я. И никаких перспектив. Можно было бы переехать куда—нибудь в другой город, например, в Новосибирск, и я не раз думала об этом, но меня держит Андрей — он уже пятнадцать лет работает на нашем нефтеперерабатывающем заводе. У него замечательная специальность — он «чистильщик». А что это такое? — спросите вы. Отвечу словами одного коллеги Андрея: «Чистильщик — это пошти што слесарь!» Вы ничего не поняли? Я — тоже. Шучу—шучу. Это суперквалифицированный чернорабочий. А вот теперь я не шучу. Потому что всяческие рационализаторские предложения, энтузиазм и знание специфики производства — это он. Высокие премии и всяческие грамоты и почетные листы — это снова он. Пятнадцать лет на одном месте — это не шутка. Я бы сошла с ума, а его все это радует. «Привычка свыше нам дана, замена счастию она…».
