Плоский, будто специально для злой, животной мысли сотворенный череп, неподвижные изумрудные глаза, стремительной силой налитое тело.
Ржаво-желтый, охристо-оранжевый на боках и спине, белоснежный на брюхе могучий самец.
И на всей этой роскоши, на всей этой великопышности — резкие черные пятна рядами, как полосы у тигра. На боках, на лапах и голове — сплошные, крупные или мелкие. На шее, животе и спине — кольцеобразные.
— Правда, погладить хочется? — нежно и наивно сказала женщина. — Симпатичные такие розеточки пятен.
— Ух, черт! Богатство какое!
— Загадочное богатство. Не нападает на человека — и вдруг напал. Только почувствовав человека, бежит, как от смерти. На тридцать шагов к нему под красться — редкое счастье. И вдруг — рядом. И вдруг… Я не знаю, что это такое. И потому боюсь.
— Ну простите, — примирительно сказал мужчина. — Вы правы. Я вам за это… Что я вам за это? Ага, вот.
Как был в трусах, он вскочил и ухватился за сук кедра. Подтянулся и бросил тело еще выше. Как белка.
— Куда вы?
— Кедр. Древо познания. Я вам достану большую ветку с шишками.
— Ребенок… Просто черт знает что… Они же, падая, оторвутся от ветки.
— У меня не оторвутся.
— Безумец, — тихо сказала она.
А он полз выше и выше. И все дальше и дальше была от него земля. А потом было так высоко, что даже страшно стало. Метров тридцать лететь до земли. И гнутся, гнутся ветки. А шишки на самых концах.
Он отодрал огромный лохматый сук с десятком лишек, тяжелый, как камень, взял его в зубы и осторожно, прижимаясь к стволу, стал спускаться.
Когда он, наконец, ступил на землю, ноги слегка дрожали от напряжения. И все тело от груди до ступней было в темных пятнах живицы.
Подал свою ношу женщине:
— Возьмите. Не надо злиться на меня.
— Сумасшедший, мальчишка. Что же теперь делать? Берите керосин, идите на речку. Отмывайте смолу. Будете среди этакого «благорастворения воздухов» керосином пахнуть, как старый примус.
— Ничего, — сказал он. — От меня в прошлой жизни всяко пахло. Работа такая.
— Идите вы с этой работой!.. Мойтесь, да пойдем гербарий собирать.
…Будрис стоял по пояс в воде, уже отмытый, и слушал, как она зовет его к костру завтракать. Серебрилась роса, резко вырисовывались в неосязаемом воздухе горы. Неподалеку от него выдра проковыляла к речке, стрелой врезалась в прозрачную воду.
И над всем было господство зари, господство солнца, господство жизни. И даже леопард был этой жизнью.
И серебристо, сладкозвучно шевелились над водой чозении. И нельзя было не думать, что, может, еще не все потеряно в жизни, что она может еще повернуться к лучшему, что есть на земле надежда.
