— В будущем году кончу… Вот приехал, мамо, в Журавли к экзаменам готовиться.
— Да как же ты тут будешь готовиться? — удивилась мать. — Лучше отдохнуть бы тебе у нас…
— Счастливый у тебя сын, Васюта, — сказал дед Лука, глядя на внука выцветшими, невидящими глазами и улыбаясь. — ещё такой молодой, а жизнюшку поглядел и изнутри и снаружи… Ну, как она, жизнюшка, Ваня?
— Жизнь, дедушка, всюду одинаковая…
— Э! Не скажи! Допустим, Москва… Я эту Москву даже во сне не видал, да теперь, видно, и не придется повидать… Как она, Ваня, Москва?
— Большой город, красивый, людный…
— А в Журавли все-таки потянуло? — спросила Галина. — Без Журавлей трудно жить, а?
— Это, Галя, особый вопрос, А мать свое:
— Женился, сынок?
— Пока ещё парубкую.
— Что так, Ваня? — Да как-то так…
— Удивительный ты, Ваня! — сказала Галина, обнимая Ивана. — Собой такой видный, красивый, а не женатый! Привез бы к нам в Журавли московскую красавицу, хоть бы напоказ… Или в Журавлях, Ваня, будем подыскивать невесту? Свою, доморощенную?
— Там, Галя, будет видно…
Скоро должен был вернуться со степи Григо- рий, и Ивану не хотелось уходить в отцовский дом. Мать же настояла на своем. По улице, идя рядом с Иваном и радуясь тому, что наконец-то сын дома, Василиса наказывала:
— Батькового дома не чурайся и на батька не обижайся, Ваня… Вы свои, родные, и вам давно б надо было помириться. У батька твоего жизнь не- легкая. Хлопот полон рот… А на тебя он, Ваня. зла не таит… Это я хорошо знаю и говорю тебе правду. Помню, когда дом строили, все о тебе вспоминал. Вернется, говорит, Иван, вот ему и будет готовое гнездо.
— Это, мамо, напрасная печаль.
— Да он и сам знал: печаль ненужная, — а все ж думал, печалился…
Из-за дощатого забора показался новый книгинский дом, и Иван невольно замедлил шаги и остановился. Его удивили не забор и не ворота на засове, запудренные пылью, — видно, давненько сюда не въезжали ни машины, ни брички; и не массивная калитка на смазанных тавотом навесах и с кольцом-щеколдой… Калитка была открыта, и Василиса сказала:
— Пришла моя молошница… Ваня, зараз я тебя попою парным молоком.
Иван слышал голос матери, а слов не понимал. Войдя в калитку, он снова остановился и то улы- бался, то хмурил брови… Да, слов нет, сооруже- ние на. берегу Егорлыка было и добротное и не- сколько непривычное для Журавлей. То, что бро- салось в глаза и что заставило Ивана остано- виться, была тяжесть. Дом казался необыкновенно тяжелым и внешним своим видом почему-то напо- минал черепаху. Он имел литые, бурого оттенка стены из шлакобетона, строители больше всего беспокоились о том, чтобы сооружаемое ими зда- ние не тянулось к небу, а раздвигалось вширь. Утолщенные снизу стены точно вросли в землю и стояли прочно — ни сдвинуть, ни покачнуть. И хотя все то, что нужно жилому дому, в нем было: и окна со ставнями-жалюзями, и просторная ве- ранда, выходившая на Егорлык, и даже крылечко, любовно и неведомо зачем прилепленное к парадному входу и окрашенное яркой зеленью, — а ощущение тяжести и ненужной громоздкости не покидало Ивана и в то время, когда мать ушла доить корову, а он поднялся на крыльцо, осторожно приоткрыл дверь и вошел в дом.
