Это даже нельзя было назвать флиртом. Просто он пел, а она отвечала – с каждым разом все более умело и изящно.
«Помнишь, ты читал мне посвящение девушке из северного города? Вот это: „Только камень, да ветер над стылой равниной….“?»
«Конечно, помню.»
«Сегодня утром я написала ответ…. Хочешь?»
«Что за вопрос!»
«Слушай тогда…. Ты опять в черно-алом…. Безумные краски, крылья ночи над раной – закатной чертой…. Но пред любящим взором таиться напрасно – не укрыть под плащом этот свет золотой. Ты об этом не знаешь, и право, так лучше, но рассветной порой – ты не слышал, ты спал – я вплела тебе в волосы солнечный лучик, чтобы зиму твою этот свет озарял.»
Приближался срок возвращения ее мужа, и Гинтабар уже давно решил, что разомкнет мироздание в день, когда это случится. Не век же длиться удивительным ночным встречам, да и для Дины так лучше. Но он твердо знал, что, уходя, оставляет в Олайе поэта.
Может быть – в будущем – даже великого поэта. Оттого и насвистывал так радостно, торопливо шагая по пустынной набережной к «Рогатому орлу».
Когда он перешел через горбатый мостик, уже совсем рассвело. Поэтому разглядеть форму четырех солдат и сержанта, клевавших носом на ступеньках трактира, не составляло никакого труда: короткие серые плащи-нарамники с продольной красной полосой. Стража, состоящая при городской инквизиции.
Завидев приближающегося Гинтабара, сержант поднялся ему навстречу, с трудом удерживая зевоту. На лице его явственно читалось: «И из-за этого …. нас подняли в такую рань?»
– Хено Игнас, странствующий менестрель? – Последнее слово все-таки утонуло в зевке.
– Он самый, – слегка поклонился Гинтабар, еще не поняв, что должен испугаться.
– Следуйте за нами.
* * *
«….Снова виденье в душном и долгом бреду: выжженной степью, плача, на запад бреду.
Солнце заходит, но на курганах – огни…. Я на свободе, видно, последние дни.
Волны о берег бьются с извечной мольбой. Кто мне поверит, что я не вижусь с тобой?
Ветер над морем в горло вбивает слова. С ветром не спорю – вряд ли останусь жива….»
* * *
Трибунала никакого не было. «Сначала надо доказать вину, а потом уже карать!» – неистовствовал Растар весь минувший вечер.
Поэтому и встретили Хено-менестреля в малом зале заседаний олайского приюта Ордена святого Квентина лишь трое. Сам Растар, Эллери, напряженно и недобро всматривающийся в лицо одержимого, да брат Теверин, секретарь Растара, склонившийся в углу над своей конторкой с бумагами.
