Вездесущность этого мужа подавляет самостоятельность Хисако, изолирует ее от внешнего мира.
Этот муж отказывает ей в счастье материнства, потому что он патологически ревнив и опасается за их карьеру.
Хисако не мыслит себе жизни без этого мужа.
Что может быть чище любви, ни с кем не желающей делить любимого человека? Успех дуэта делает Эрика и Хисако избранными, — значит, нужно отдать ему все силы и всю страсть.
Без Эрика Хисако была бы одной из многих, никто не гарантировал бы ей ангажемент, запись на студии, достойный заработок. Хисако помнит, чем вынуждена была заниматься после возвращения из Японии, пока не вышла замуж за Эрика. Она аккомпанировала «балетным» на пианино, которое годилось разве что на дрова, отбивала такт, разбивая в кровь пальцы, чтобы перекрыть громоподобный голос бывшей этуали, относившейся к ней как к мебели. Впрочем, к своим маленьким ученицам — Хисако они напоминали эльфов — эта тетка относилась еще хуже — как надзирательница в концлагере. Старшим на занятиях аккомпанировала пианистка с редкими жирными волосами. Шестидесятилетняя дама (она была еще и секретаршей в деканате) всегда носила на груди крестильный медальон, хотя он явно не слишком помог ей в жизни. А она ведь тоже училась в консерватории, выигрывала конкурсы и мечтала погреться в лучах славы… а закончила аккомпаниаторшей с почасовой, как у домашней прислуги, оплатой.
Хисако снимает чехлы с роялей. Великолепные «Стейнвеи», мечта любого пианиста, были куплены прямо на заводе в Гамбурге. Каждому по роялю, на случай расставания. Хисако мгновенно спохватывается, корит себя за эту мысль. Все не так плохо! Впрочем, Эрик накопил столько книг, пластинок, написанных его друзьями картин, что раздел имущества попросту невозможен. Да и потом, куда бы она пошла?
«Я остаюсь, потому что не знаю, куда идти, — думает Хисако. — Нет, это гнусность. Я остаюсь, потому что люблю его, потому что он все для меня делает, потому что нам выпал уникальный шанс — быть мужем и женой и искать исполнительского совершенства. Я не хочу его покидать. Мне просто нужен глоток свежего воздуха. Хоть иногда прожить день так, как мне этого хочется, не репетировать только в те часы, которые выбрал для этого Эрик. Но ведь с ним не поспоришь, любое замечание или предложение он воспринимает как угрозу.
Уйди я, Эрик нашел бы меня, и у нас наконец появился бы шанс поговорить откровенно. Нет. Эрик просто сразу умер бы, не надеясь, что я вернусь. Моя власть над ним безгранична. Я — единственная семья Эрика, хотя его отец еще жив. Мизантроп, затворник, живущий в средневековой башне в Тоскане.
