Самурайша - Ариэль Бюто

Любое сходство с реальным людьми или обстоятельствами является случайным. Мой роман — дружеское приношение Таэко и Патрику Кроммелинкам, хотя их история была совсем иной. Еще я посвящаю книгу Ориане и Марине Бовер, они — восьмое и девятое чудеса света.

— Чтобы играть Шуберта, ты должна привести себя в состояние полной боевой готовности.

— Простите, учитель, я не понимаю…

Он улыбается, услышав панические нотки в голосе своей всегда такой спокойной ученицы.

— Мир возник не за один день, Хисако. Успокойся. Ты всего год в Париже, а по-французски говоришь почти так же хорошо, как я.

— Спасибо, учитель, но я правда не понимаю… Объясните, что это за состояние.

— Попробую… Представь, что ты в опасности, что умрешь завтра и что все чувства, которые не сумеешь вложить в музыку сегодня, будут потеряны — навечно. Только так, и никак иначе, нужно играть Шуберта.

Прошло четырнадцать лет, но Хисако не забыла голос покойного учителя. Она закрывает глаза, ища в себе нужное состояние, чтобы развернуть тему, которую начал на басах Эрик. Оба сидят, но он все равно выше на целую голову. Их руки соприкасаются, Хисако чувствует левым бедром тепло тела Эрика. Один рояль, одна скамейка, одна фамилия — тоже Эрика — для их ставшего знаменитым дуэта. Слушатели не сводят глаз с этого мужчины и этой женщины, единых на сцене и в обыденной жизни. Публика ценит не только их интерпретацию Шуберта, но и манеру кланяться: рука в руке, глаза в глаза. Эрик угловат, прямые волосы обрамляют сурово-замкнутое лицо, ему неуютно в чуточку коротковатом фраке, он уродлив, но кажется почти красивым. Улыбчивая пухленькая Хисако выглядит заурядной в своих нарядных концертных платьях.

Боевая готовность! До цветов и аплодисментов еще далеко. Под напускной непринужденностью этого скерцо зреет драма, но боевая готовность не есть ни безумие, ни поспешность, нужно дать музыке время «раздышаться», ощутить опасность, но не рисковать, и — главное! — ни на одну, пусть даже самую крохотную секунду не задуматься о списке покупок или оставленной за кулисами бытовой проблеме.

Эрик торопится, подчиняясь участившемуся вдруг дыханию. Что-то вклинилось между Шубертом и музыкантами, Хисако пытается прогнать это, но они на несколько мгновений выпадают из музыки, осталась лишь сцена, старомодные костюмы и рояль, блестящий, как погребальная гондола. Они мешают друг другу, они сталкиваются — впервые в жизни.

«Представь, что завтра умрешь». Хисако берет ноту, потом аккорд… и они снова обретают равновесие, как канатные плясуны.