* * *
Стоило им написать свое имя на почтовом ящике, и на них обрушился ворох желтых конвертов со счетами и заказными письмами. Эрику лень вскрывать конверты, они так и валяются на столике в прихожей. «Мы — дети, — важно заявляет он, — нам чужд мир счетов и контрактов». Эрик и впрямь ведет себя, как неразумный младенец: может надеть носки разного цвета, заблудиться на Монмартре, заснуть средь бела дня.
— Давай зажжем свечи, — предлагает Хисако.
В ответ раздается грохот разбитого стекла — Эрик на мгновение отвлекся и уронил бутылку. Он начинает вытирать винную лужу, пытается собрать осколки и немедленно режет палец. Хисако ему не помогает. «Мы похожи на брошенных детей», — думает она, переводя взгляд с рояля, где стоят подаренные Эриком розы, на маленький жертвенник у камина, на коллекцию пластинок и нот. «Мы — у нас, — радуется она. — Мой первый собственный дом, моя первая семья». Она идет нетвердым шагом к роялю, устраивается на табурете и начинает играть «Сонату фа-диез минор» Шумана. Бурный поток звуков в одно мгновение протрезвляет ее, окрыляет, преображает и переносит в мир красоты и вдохновения.
Эрик замирает, забыв об осколках, луже и порезанном пальце. Он никогда не слышал, как Хисако играет Шумана. Она, должно быть, работала втайне от него, полностью отрешаясь от супружеской жизни, иначе не приручила бы шумановских демонов. Эрик потрясен: он снова не понимает Хисако. В тайну мог бы проникнуть разве что давно умерший композитор или живой, любящий, никогда не сдающийся муж. Эрик улыбается Хисако, но она его не видит, он подходит, ласкает ее затылок, она смеется, ловя его руку, и тут же радостно забывает о Шумане, чью душевную муку сумела познать так легко.
— Если бы ты знала, как я тебя люблю, — шепчет Эрик и так крепко прижимает к себе Хисако, что она бледнеет.
— Ты будешь любить меня вечно?
— До самой смерти, любимая.
Они женаты четыре года, получили две премии звукозаписывающих фирм, ездят с гастролями по всему миру, дают по сто концертов в год, но в Японию отправляются впервые. Организаторы попросили включить в программу французскую музыку и одно произведение японского композитора по их собственному выбору. Хисако вспомнила о Юкате Шираи — они вместе учились в Токио, и он стал композитором. Они заказали ему фортепианную сюиту для двух исполнителей, и Эрик тут же объявил ее «неиграбельной», потому что Хисако имела неосторожность признаться, что Юката был ее первым дружком.
