Волосы дыбом встают. Если вдуматься, конечно…
Вообще, Пушкин – это класс! Вот у меня вечно слов не хватает, чтобы выразить что-то и чтобы не фальшиво получилось. А у него это очень просто выходило: «…Но в день печали, в тишине, произнеси его, тоскуя» – это значит вспомни мое имя, хоть я для тебя навсегда – пустое место. «Произнеси его тоскуя. Скажи: есть память обо мне, есть в мире сердце, где живу я…» То есть человек любит, и ему ничего не нужно, он ничего не требует и не просит и ни о чем не мечтает, лишь бы только иногда вспоминали его имя, и от этого той, что вспомнит, становилось бы легче на душе… И он не жалуется и обиды не таит, а наоборот – желает добра той, которая его, быть может, когда-то оттолкнула.
Честное слово, я бы каждому советовал почитать Пушкина. Но представляю, какие глаза на меня вылупили бы девятьсот девяносто человек из тысячи. Нет, лучше уж помалкивать, прятать все поглубже в себе и никому не показывать. Потому что, я знаю, из всего нашего класса, а может, из всей школы только один человек сумел бы меня понять, только один.
* * *
Назавтра мама подняла меня ни свет ни заря, навьючила пыльными коврами и прочими тяжелыми тряпками и отправила во двор. И после я целый день чувствовал какую-то вялость, то ли от недосыпа, то ли оттого, что пыли наглотался с утра.
Вообще-то я не против того, чтобы время от времени совершать трудовые подвиги, но не знаю кому как, а мне это выбивание ковров – наказание, можно сказать, самое унизительное занятие. Во-первых, мне кажется, что это никак не мужское дело. Хотя, конечно, выматывает оно – будь здоров! Всю правую руку себе отмахал и мозоль набил на большом пальце.
Во-вторых – и это, наверное, главное, – шум приходится поднимать страшенный. Дом наш расположен буквой П, и когда стоишь посередине двора и лупишь изо всей силы – как велено! – по ковру, эхо раздается, как, должно быть, в горном ущелье. Даже удивительно, как с крыш не начинают сползать снежные лавины, не осыпается штукатурка с карнизов. И после пяти минут работы начинает казаться, что на тебя глазеют из каждого окна: кто это там такой трудолюбивый? Летом еще ничего, тополя спасают. А зимой, когда деревья голые, наш двор простреливается взглядами вдоль и поперек, каждый его квадрат.
Тут еще как раз бабушки-старушки тянутся из молочного магазина. Ну идешь ты мимо – и ступай себе! Нет, поставит бидон на скамейку и начинает нахваливать: и какой вырос большой, незаметно как, и умный, и послушный, вот молодец, помощник маме! Да притом стараются горланить погромче, для того, конечно, чтобы я услышал их одобрение, вдохновился и начал трудиться еще усерднее. Называется моральное поощрение… Лучше бы проклинали, честное слово, не так стыдно было бы.
