В голове уже шумело, и море было несколько по колено. Кармаданов аккуратно поставил пустую бутылку на заплеванный тротуар, аккуратно вытер губы тыльной стороной ладони и достал мобильник.
С Валькой Бабцевым они корефанили еще с восьмого класса. Одно время даже всерьез дружили. Восторженные юнцы, трепещущие от близкого торжества светлого будущего, съезжались день у Кармаданова, день у Бабцева, и вместе смотрели первый съезд горбачевского Верховного Совета, даже лекции мотали из-за этой бодяги — каждый свои. Где-то с середины девяностых несколько разошлись — уж больно неистово Валька клеймил зверства федералов в свободолюбивой, невинно поруганной Чечне. Он тогда сильно пошел в гору — золотое перо демократии; каких-то иностранных премий кучу нахватал, летал в Европу бесперечь… Но был все равно славный, честный, забронзовел совсем немножко; многие, куда менее именитые, надували щеки куда толще и только этим, по сути, и брали. Хотя, конечно, ругал все, что положено; свертывание реформ, насилие над бизнесом, тупость и лицемерие почвенников, мракобесие православия, государственную поддержку русского национализма, произвол спецслужб, нарушения прав человека… Стандартный набор «Собери сам».
Про воров, правда, писал мало — мелко это было для него.
Но тут — как раз ему по росту: не просто воры, а воры государственные, да еще и не в нефтянке какой-нибудь, всем приевшейся, а на космодроме. Кто еще наилучшим образом лягнет государство, ничего не проверяя и всю душу вкладывая в этот страстный акт?
И когда ответил в трубке донельзя недовольный Валькин голос, Кармаданов, наскоро поздоровавшись и даже не политесничая в стиле: «Как жив-здоров? А жена? Есть пять минут поговорить?», жахнул сразу:
— Слушай, тут такое дело… Срочно надо встретиться. Почему? Потому что есть взрывной материал.
Позже, вспоминая и анализируя импульсивные свои действия в тот день — хотя зачем было их анализировать задним числом, он и сам не знал, после драки кулаками ведь не машут, — Кармаданов иногда спрашивал себя: неужели, если бы не три пива натощак, он бы как-то молча, внутри себя смикшировал полученную плюху и ничего бы не случилось?
Или пиво все же было ни при чем, а просто у него сточилось наконец все самообладание и до смерти захотелось того, что по сравнению со вставшими поперек горла бумажными прохоровками показалось настоящим боем?
