– Достаточно. Благодарю вас. Очень хорошо. Спасибо.
Мой собеседник не улыбался более. Сдвинув густые, теперь черные с проседью брови, он внимательно, с прищуром глядел мне в лицо, непроизвольно отразившее, надо полагать, мои мысли и желания. Его могучий торс нависал над столиком, белоснежный пластрон равномерно опадал и вновь вздымался на груди, лучи света от громадной, медленно вращавшейся хрустальной люстры под высоченным потолком заставляли глубоко отблескивать атласные лацканы его фрака. В пальцах дымила длинная сигара. Голос его, только что прозвучавший, оказался теперь неожиданно низким и гулким, с рокочущим «р» и широким, каким-то куполообразным «а». Теперь это был совершенно другой человек, хотя я знал, что напротив меня сидел по-прежнему он. На этот раз неожиданность была полной, и я замер. Хозяин же продолжал:
– Не беспокойтесь, ваш ужин не преминет быть, как только вы закажете. Я не вполне еще изучил ваши вкусы, да это и не мое дело. Уасикамайок!
Официант – а может быть, он являлся тут даже метрдотелем, обряженный в тунику вроде той, что была на Инке-Дремине в начале нашей встречи (только качеством похуже), материализовался немедленно. Очень низко поклонился и в такой позе шелестящим голосом отозвался, произнеся еще одно не знакомое мне слово:
– Интип Чурин?
– Передайте вилькакаме: я хочу немного чуньо и рыбу из вод Чичайкоча.
– Да, Сапа.
– А курак (он кивком указал на меня) закажет для себя сам.
Мэтр – или кто он там был – повернулся ко мне и, не поднимая головы, положил ладонь на спинку моего стула каким-то едва ли не отеческим движением.
– Что вам будет угодно откушать?
Внезапно мой собеседник остановил его легким движением ладони:
– Не сейчас…
При этом он смотрел мимо меня – на что-то, находившееся за моей спиной. Я невольно обернулся: таким странным был его взгляд.
По залу, в который вдруг преобразилась нищая комнатушка, к нам, лавируя между столиками, приближалась странная процессия. То были дети, в возрасте, насколько я мог определить, лет шести-семи. Мальчики и девочки. Светловолосые, черные, рыжие, каштановые – на любой вкус. Черты лица указывали на различные расы: тут были несомненные европейцы, монголоиды, представители дальневосточных и латиноамериканских народов. Черные, карие, голубые, зеленые глаза. Похожим было только их выражение, свидетельствующее о страхе. Их было много. Я попытался сосчитать, но на второй сотне сбился. Странную вереницу сопровождали несколько взрослых в оранжевых туниках. Первый из детей уже поравнялся с Инкой-Дреминым, и тот поднял ребенка, поцеловал в лоб и вновь опустил на пол; к последующим он только прикасался рукой. Я медленно поворачивал голову, следя за тем, первым. Он был уже близ противоположного выхода, когда один из оранжевых остановил его. В руке взрослого блеснул широкий нож. Удар. Из маленькой груди хлынула кровь. Оранжевый запустил руку в грудную клетку малыша, вырвал сердце, поднял вверх, что-то прокричал. Другие собирали струившуюся кровь в тазики – медные или, может быть, золотые, третьи уже оттащили тельце в сторону, и на его месте, на запятнанном кровью полу уже стоял другой ребенок. Я отвел глаза, рука невольно схватилась за столовый нож. Поднял глаза на Дремина. Он улыбнулся:
