Речь зашла о моральности боевиков на войне.
«Не смейте наказывать невинного» (т. е. «мирного жителя», пользуясь современной терминологией — М. Х.), — процитировал Жаботинский общеизвестную истину и тут же отрезал: — Но это поверхностная и сверхкритическая болтовня! — В войне, в каждой войне, каждая сторона — невинна. Какие преступления каждый солдат противника совершил против меня — нищий, как и я, слепой, как и я, раб, как и я — солдат, который был насильно мобилизован! Если разразится война, все мы единодушно потребуем морской блокады или блокады страны противника, чтобы голодали её жители, невинные женщины и дети. А после атаки с воздуха на Лондон и Париж мы будем ждать ответа наших самолётов над Штутгартом и Миланом, где много женщин и детей. Все войны — войны невинных… Вот почему и жертвы, и агрессоры одинаково проклинают любую войну и её мучения. Если вы не хотите обидеть невинного — тогда совершайте самоубийство. А если вы не хотите совершить самоубийство — тогда стреляйте и не болтайте! К счастью для нас, — продолжил он, — не каждый верит в святость «хавлаги» (сдержанности в войне — М. Х.). Даже те, кто пишет о её святости, даже они в неё не верят. Они просто притворяются — из дипломатии. Каждый еврей открывает утреннюю газету в надежде прочитать что-нибудь о новом нарушении «хавлаги» (т. е. об успешных акциях еврейских боевиков против арабских повстанцев — М. Х). И если кто-нибудь вам скажет, что он за сдержанность, скажите ему, чтоб рассказал это своей бабушке» (II, 483).
Примерно таким способом он рассуждал по любому поводу. Естественно, эти статьи не вынуждали его противников поменять их оборонительную тактику, уж очень она виделась политически выгодной. Но сами для себя они отлично сознавали, что собственные «солдаты» рвутся в бой из опостылевших окопов — и, подчиняясь логике жизни, сионисты, его же оппоненты, создавали отряды, которые вступали в войну с арабами — хотя нелегально. Что в итоге привело к перерождению чисто оборонительных еврейских вооруженных сил в наступательную армию…
Может показаться, что стиль Жаботинского заключался в резком упрощении сложных ситуаций. В «тривиализации проблемы», как позднее выражался великий физик Л. Ландау. Спорить с этим я не могу. Но главная проблема, терзавшая его современников (да и не только их!) заключалась в том, что реальные (вполне!) сложности и оговорки окутывали изначальный жизненный смысл любого явления, тот смысл, который рядовой человек чувствовал сам, но не в силах был вытащить из-под покрывала «современных взглядов на вещи». Скажем, за благородным стремлением «спасти на войне женщин и детей» как-то исчез очевидный факт, что в войне, на любой войне, самой справедливой, самой праведной, по сути, не существует ничего иного, кроме умелого убийства тех, кто перед тобой виноват лишь в том же, в чем ты виноват перед ним, — в повиновении собственному начальству. Или — что убивать молодых мужчин такое же омерзительное преступление, как убивать женщин и стариков, — ничуть не лучшее. К тому же на реальной войне женщины, дети, старики вполне способны убивать врага — и делают это постоянно. Но уж если мир устроен так гнусно и «болезненно», по выражению Жабо, что невозможно избежать войн, то единственно честное поведение в реальности — защищать
