Большинство детей были обнажены — все были стройны, с крепким сложением и ясными глазами. Неопытному глазу Чарли представилось, что все они выглядели, как маленькие девочки. Казалось, музыка не занимала их; они играли, плескались, бегали вокруг пруда, строили замки из песка, палочек и разноцветных кирпичиков; трое играли в мяч. Друг с другом они говорили на своем языке, напоминавшем курлыканье голубей, пищали, радовались, догнав и поймав убегавшего. Один из них плакал, как плачет упавший ребенок (трое ближайших детей быстро подхватили и успокоили его, поцеловав, сунув игрушку и начав тормошить его, пока он не засмеялся), но над всей этой сценой все время раздавались аккорды из трех, четырех или пяти нот. Одни вступали, другие прекращали петь, ныряя, разговаривая между собой. Чарли пришлось слышать такие звуки в центральном дворе Первого Медицинского блока, но не так четко, не так чисто. Эту музыку он слышал, где бы ни находился на Лидоме, где бы группами ни собирались лидомцы. Звучание музыки висело над Лидомом, как туман висит над стадами оленей на холодных лапландских равнинах.
— Почему они так поют?
— Они все делают вместе, — ответил Филос, его глаза блестели. — Когда они вместе что-то делают, они всегда поют. Когда дети сопереживают что-то, они поют, независимо от своих занятий. Это свойственно им, они не раздумывают над этим. Пение приносит им радость, тональности меняются в зависимости от ощущений: как будто человек искупавшись в холодной воде лег на горячие камни, ощутил тепло земли. Пение разносится в воздухе, оно приходит из окружения людей и уходит в него. Вот, я покажу тебе. Мягко и чисто он спел три ноты: «до, соль, ми…»
Все три ноты были тут же подхвачены тремя детьми, как если бы они были переданы в их уста Филосом: каждый ребенок пел одну ноту, и ноты сплелись в арпеджио и составили аккорд; затем ноты вновь повторились и перешли в аккорд; теперь один ребенок — Чарли видел его, он стоял по пояс в воде — изменил одну ноту, и арпеджио стало «до, фа, ми…» и сразу же последовали «ре, фа, ми» и вдруг «фа, до, ля…» Так продолжались эти вариации. К ним добавлялись другие, периодически переходя в минор. Наконец, пение перешло в постоянно звучащий, лишь слегка изменяющийся аккорд.
— Это… просто красиво, — выдохнул Чарли, искренне желая выразить свое восхищение и сердясь на себя за неумение это сделать.
Филос был доволен:
— Вот и Гросид!
На пороге коттеджа появился Гросид, одетый в ярко-красный плащ, стянутый у горла лентой. Он повернулся, посмотрел вверх, взмахнул рукой, пропел три ноты, которые раньше пел Филос (и снова они были подхвачены и варьированы детьми), и рассмеялся.
