А потом мы побрели по ночному Невскому, свернули на улицу Герцена и дошли до Исаакиевокой. Судо-сан вела нас с Мишей под руки, а мы так же нежно и задушевна пели ей: «Все пройдет, как с белых яблонь дым…»
За нами в обнимку плелись Гусеев с Арамассой, а еще позади медленно ехала какая-то машина с притушенными фарами.
У дверей «Астории» мы попрощались, назначив встречу завтра в Париже, и японцы исчезли в сверкающем нутре отеля.
– Ну, хорош! – сказал Гусеев. – Все путем! Молодцы!.. Они мне сказали, что такого вечера у них еще не было. Подсовывали им каких-то дохляков. А тут – орлы!.. Привет! Я побежал на автобус. Межет, успею…
И Гусеев скрылся в ночи. У него была раскачивающая походка борца.
Здесь мне очень бы хотелось поставить точку, но истина требует продолжения. Едва мы с Мишкой снова вышли на улицу Герцена, и закурили, и обняли друг друга за «плечи, тихо напевая: „Не жалею, не зову, не плачу…“ – очень хорошо у нас это получалосьь – и вспоминали чудесный вечер, благодаря которому наши физиономии появятся на страницах популярнейшего японского еженедельника, как к нам неслышно приблизились четыре фигуры. Все они походили друг на друга, поскольку были одеты в серые шинели, перепоясанные ремнями.
– Пошли, ребята, – мирно сказал один.
Мы удивились, но пошли. Четверо подсадили нас в машину с притушенными фарами, и мы куда-то поехали. Внутри было темно – хоть глаз выколи. Я только чувствовал, что какой-то народ в фургоне есть.
– Мужики, отвезите нас домой, – сказал в темноте голосВанина.
– Отвезем, отвезем… – пообещал кто-то.
Ехали мы недолго. Машина остановилась, и нас так же бережно спустили на землю, провели по двору и мягко втолкнули в какую-то дверь, рядом с которой я разглядел табличку «Медицинский вытрезвитель».
Там, в тусклом свете одинокой лампочки, за двумя столами сидели лейтенант милиции и толстая женщина в белом халате. Нас попросили вынуть все из карманов. Тут только до Ванина-сана дошло, где мы находимся.
– Не имеете права! – начал кричать он. – Мы по приглашению! Мы через Иностранную комиссию!
– Какую комиссию? – насторожился лейтенант.
– Мы… п-писатели, – выговорил я, стыдясь.
– Слышь, писатели! – улыбнулся лейтенант женщине, кивая на нас. – Ничего, писатели! У нас здесь все бывали: и художники, и артисты. Раздевайтесь!
Но Ванин продолжал утверждать, что мы возвращаемся с официального мероприятия, санкционированного соответствующими организациями.
– Но вы же пьяны, – устало сказала женщина-врач.
