– Надо было ему по морде, – сказала Настя мстительно. – Чтобы сполна, развратник, осознал равенство полов.
– Нет никакого равенства, – отмахнулась, как от неразумной, комендатша и снова набрала в рот чая. – Это в тебе все по молодости разная глупость бродит, Настасья. Замуж выйдешь, быстро окоротишься.
– Значит, не выйду! – заявила Настя. – Вот еще, «окоротиться». Другие пусть окорачиваются, а я не буду!
– Надо такого найти, чтобы понимал, – вставила Ольга.
– Да где ты такого найдешь! – всплеснула руками комендантша. – Ты для начала сыщи хотя б непьющего. Сейчас даже евреи пьют. Добывают водку и сами же и пьют. Ввели народ в сущий грех.
Ольга замолчала.
Комендантша продолжала:
– Все потому, девочки, что Маруся как женщина очень горячая. Я ей так и говорю. Ты, говорю, Маруся, как женщина очень горячая, с этого все твои беды… Снасильничают ее в сумасшедшем доме, а она и знать не будет. Ей без мужчины плохо.
– Неужто от этого рассудок теряют? – спросила Настя. Неудавшаяся карьера проститутки утвердила ее в противоположном мнении.
– Сама же видела… – указала комендантша.
Настя озадачилась и замолчала, обдумывая что-то.
– А где теперь Маруся? – спросила Ольга.
– Спасибо, Ефим Захарович выручил, – с сердцем произнесла комендантша, – мне ведь сумасшедшую в общежитии держать не позволят, а на улицу такую тоже не выставишь. У Ефима Захаровича знакомства. За несколько часов все устроил. Золото человек, хоть и еврей, – прибавила Агафья Лукинична. – Евреи все друг за дружку держатся. Вот бы так нам, русским. У Ефима Захаровича знакомый есть, Раевский по фамилии, а у того дядя комнату сдает на Петроградской. Удачно сложилось. А водочки у вас, девочки, часом не припрятано? Я б сейчас, наверное, выпила.
Раевский, чернявый, вертлявый, лет тридцати, производил впечатление нездорового и очень нервного человека. Глаза у него все время шарили по сторонам, как будто отыскивая, на чем успокоиться, и бесконечно не находя искомого. В противоположность ему Ефим Гольдзингер выглядел солидно и внушал уверенность с первого же взгляда. Даже странно казалось, что Раевский никак не обретал в нем нравственной опоры.
Раевский согласился принять участие в устройстве несчастной Маруси Гринберг. Дядя его, доктор, владелец большой квартиры на Петроградской, держал частную практику и пользовался определенной популярностью. Раевский считал его буржуем, потому что дядя прятал от него морфий и не пускал к себе в кабинет. Через Марусю Раевский рассчитывал сделаться завсегдатаем дядиной квартиры. Он даже внес деньги за первый месяц Марусиного проживания. Фима, в свою очередь, обещал подыскать Марусе работу, например, в кинематографе «Аквариум» – уборщицей или билетершей.
