- И потом...- произнес чей-то глухой голос.
Все взоры устремились к Мари Буссардель, которая до сих пор не произнесла ни слова. Агнессе казалось, что ее мать вообще не слышит застольной беседы.
- И потом, - продолжала Мари, - он не делает всего, что надо для наших пленных. Чем занимается этот самый посол, которому он поручил их дела? Что он делает, объясните мне, пожалуйста. Делает то, что хочет Берлин. О, я была бы гораздо спокойнее, если бы их судьбой занялась Швейцария. И эти "петэновские кружки", которые с его благословения организуют в лагерях! Разве человек, который в семнадцатом году сумел поднять дух солдат, разве не обязан он сейчас подымать дух пленных? И избавить их от пропаганды, в которой он себя прославляет. А что касается этой "Смены", которую организовали в прошлом месяце, вы верите в нее или нет? Я лично не верю...
За обеденным столом воцарилось молчание. Все слушали мать Симона. Тревога, подтачивавшая ее на глазах родных, внушала уважение, и сверх того Мари играла в семье роль авгура. Со времени "странной войны" все успели убедиться в справедливости ее прогнозов. Терзаемая страхами, эта мать - лишь одна во всем особняке - регулярно слушала передачи Би-би-си, отчего стала еще прозорливее. Но говорила она об этом мало. И в период оккупации, когда люди в любой среде каждый разговор о нынешних событиях сопровождали тирадой: "Да было бы вам известно, я никогда не ошибаюсь, придет время, припомните мои слова!.." - Мари Буссардель ничего не утверждала, предвидела и редко ошибалась. В эту минуту, должно быть, впервые в жизни Агнесса почувствовала, что она ей близка, ближе, чем все прочие члены семьи. "Надо с ней поговорить по-ласковее, - подумала она. - Пусть расскажет о бедняжке Симоне".
- Наконец, - продолжала тетя Эмма, считавшая, что маршал - прекрасная тема для поминального обеда, поскольку вносит в беседу необходимое оживление, - наконец, из всего этого следует, что великолепный портрет, который я получила в приложении к "Иллюстрасьон", настраивает вас всех против маршала.
- Поделом вашему маршалу, тетя Эмма, - воскликнула Анриетта-Гастон. Когда я подумаю о его знаменитой фразе: "А почему бы и не женщин?".
Эмма, склонившаяся над топинамбуром, жаренным на топленом свином сале, подняла голову.
- Ах, душенька, о чем это вы говорите? Что значит: "почему бы и не женщин"? Он хотел нас призвать в армию?
- Нет, конечно. Неужели вы не знаете?
- Нет, мы этого не знаем, поскольку я лично не знаю. Я вас слушаю: в чем же дело? А можно ли об этом говорить в присутствии детей?
