Лука потянулся за кувшином, поднес его ко рту.
- Я не ослышался: ты много лет жила с Иоанном?
- Много лет, господин. После того как Христа распяли, Иоанн прятался у нас.
Он был очень напуган. Когда моего брата убили, он несколько недель из горницы не высовывался, даже по нужде ходил в ведро, а я выносила. Потом уж набрался смелости, людям мы говорили, что это наш дальний родственник, семью его разбойники перебили, а он к нам пришел и потому спасся. Случаев таких было много, люди нам верили и лишних вопросов не задавали, у каждого было что прятать и что держать в тайне, народ в страхе жил, говорили, война скоро будет. И я жила с Иоанном до тех пор, пока он не ушел от нас. А ушел он, когда первосвященником стал Анания; Анания за ним и прислал.
Лука пригубил молоко с медом, потом медленными глотками выпил всю кружку.
- Продолжай, Мария Магдалина.
- Иисуса я снова увидела незадолго до его смерти. Слухи пошли, что его собираются судить. Священники народ против него настраивали, говорили, что он смуту сеет, что опасен для всех. Я же его только кротким видела; ведь тот, кого любишь, всегда кажется кротким. Пришел он неожиданно; с ним были Иуда и Иоанн. Мы обрадовались, Марфа еду готовила, ворчала, почему не я, Лазарь еще выздоравливал. Я достала припрятанную благовонную мазь, изготовленную из настоящего нарда: сын учителя мне ее подарил за то, что я провела с ним ночь. Мазь эта была свидетельством греха моего, но грешной я себя не чувствовала. Мазью из нарда умастила я ноги Иисуса, и в этом была моя последняя надежда, что он все-таки вернется ко мне. Аромат нарда наполнил комнату. Иоанн изумленно следил за тем, что я делаю, Иуда же склонил голову и, сдерживая слезы, произнес тихо: это же страшно дорогая мазь, Мария Магдалина, цена ей по крайней мере триста динариев, если ее продать, сколько хлеба дали бы мы голодным. С трудом он вымолвил эти слова, упрек звучал в них, чувствовала я, как ему больно, что его я люблю не так, как Иисуса, а ведь я его тоже любила, как любят ребенка-сироту. Вот какая странная штука: я отчаянно пыталась добиться любви Иисуса и знала, что бесполезно это, а Иуда унижался ради меня. Стало тихо; Иисус смотрел на меня, а отвечал в задумчивости Иуде: не в трехстах динариях дело, брат мой.
Считай, что Мария Магдалина сейчас прощается со мной. Она еще думает, что любит только меня, в душе же ее кипят другие чувства. Я собралась было возразить, но Иисус с улыбкой махнул рукой: я же сказал, что покину тебя и ты покинешь меня, напомнил он. Прошу тебя, Мария Магдалина, умасти этой дорогой мазью ноги и Иуде с Иоанном. Тут мне стало так стыдно, что я готова была провалиться на месте, и надежда на радость исчезла, и весь вечер я ощущала себя голой. Поужинали мы молча. Утром, перед тем как уйти, Иисус спросил: а вы не придете в Иерусалим на праздник? Лазарь отказался: ему трудно пока пускаться в такой долгий путь; Марфа же обрадовалась и пообещала пойти. Иисус посмотрел на меня; я какое-то время выдерживала его проницательный взгляд, в котором одновременно были и грустный зов, и запрет, потом ответила: не знаю. Иисус кивнул и сказал: позаботься об Иоанне. Иуда в это время уже двинулся в путь, не оглядываясь назад. Иоанн стоял с недоуменным видом, в глазах у него был вопрос: с чего это о нем надо заботиться, но Иисус обнял его за плечи и сказал: пойдем, а то не догоним Иуду. Это было прощанье, и я стояла в воротах, пока они не скрылись из виду.
