– Если б ты сынок мой был (тьфу-тьфу-тьфу, не приведи небо) – я бы тя сначала выпорола, а потом утопила бы, как котенка увечного, чтоб мамашу-то не позорил прилюдно! – не унималась вредная старушенция. Я, впрочем, уже сориентировался, и прекратил отчетливо думать (опыт общения с Котами здорово помог). Бабулька-хорошулька сразу перестала улавливать мои мысли, и понемногу успокоилась.
– Погоди, бабулька-хорошулька, дай отдышаться. Уж больно ты высоко забралась, – взмолился я.
– А кто-ж те виноват, что ты дурнем уродилси, – не унималась вредная бабушка. – Это-ж надо такое удумать – с наветра на гору к мине карабкаться. Битый час на тя, лаптя, гляжу – потешаюся.
Старушка сказала, конечно, не слово "лапоть". Если перевести дословно, то звучало бы как "погнутый медный шлем без подкладки, который на незащищенную голову может одеть только неопытный воин", но смысл был – именно "лапоть". Остальной разговор – тоже не дословный перевод, но деревенский говор и интонации мира Ворк при нашем общении присутствовали.
– Туды вона глянь, – сказала старушка и махнула клюкой в направлении, противоположном моему трудному и опасному подъему.
Я встал с камня и посмотрел. Лучше бы я этого не делал – мне стало как-то очень неловко. От подножья к вершине с другой стороны каменистого холма вела даже не тропа, а довольно широкая и ровная дорога, выложенная большими плоскими камнями. По этой, я бы даже сказал, улице без особого труда смог бы подняться отряд конников сразу в две шеренги.
"Умный в гору не пойдет – умный гору обойдет. Это не про меня", – грустно подумал я, глядя на дорогу из камня.
– Глянь-ка, дурень-дурнем – а эдакое выдал! – восхитилась бабулька-хорошулька пословице, и мне снова стало немного неловко. Я решительно взглянул на старушку, и стал плавно уводить разговор в сторону от обсуждения моих умственных способностей.
– Звать то тебя как, бабулька-хорошулька? Я – Тим.
– Торькой родители нарекли. Ты тоже бабой Торей зови.
– Баба Торя, а что ж вы не испугались орка-то зубастого?
– Это тебя что-ль? – удивленно спросила бабуля-хорошуля, и вдруг зашлась в приступе смеха. Смеялась бабка долго, достала откуда-то грязноватый носовой платок и вытирала им хлынувшие от смеха слезы. – Вот насмешил-порадовал. Вот удружил, дурень ты дурень, – приговаривала бабка, когда наступала небольшая пауза, но после взгляда на меня приступы смеха возобновлялись.
– Ну так все-таки, почему? – повторил я вопрос, когда баба Торя отсмеялась.
