Женщины поднялись со скамейки. Одна из них окликнула девочку. Девочка спрыгнула с качелей и побежала к женщинам.
– А что отец? – поинтересовалась я.
– Он тоже счастлив. Помню, когда они только узнали о беременности, мы все отправились это праздновать.
– Люди всегда делают вид, будто они в восторге. Как в том фильме, который мы вчера вечером видели по телевизору.
– В каком фильме?
– Да ты, наверное, его не смотрела. Читала свой журнал.
– А, тот. Ужасный фильм.
– Конечно ужасный. Но там это и показано. Уверена, никто не воспринимает новость о беременности, как это делают в таких фильмах.
– По правде говоря, мама, не понимаю, как ты можешь сидеть и смотреть такую дрянь. Раньше у тебя этой привычки не было. Помню, ты мне всегда выговаривала, что я слишком много смотрю телевизор.
Я рассмеялась:
– Видишь, Ники, как наши роли меняются! Не сомневаюсь, ты мне только блага желаешь. Следи, чтобы я не растрачивала время попусту.
Когда мы возвращались из чайной, небо зловеще потемнело, дождь зарядил чаще. Минуя небольшую железнодорожную станцию, мы услышали позади себя голос:
– Миссис Шерингем! Миссис Шерингем!
Обернувшись, я увидела на дороге спешившую за нами маленькую женщину в пальто.
– Я так и думала, что это вы. Как вы поживаете? – Она весело мне улыбнулась.
– Здравствуйте, миссис Уотерс, – сказала я. – Рада вас видеть.
– Все, похоже, опять разладилось, правда? Ой, Кэйко, здравствуй, – она тронула Ники за рукав, – я тебя и не узнала.
– Нет, – поспешно вставила я, – это Ники.
– Ники, конечно же. Господи, да ты совсем взрослая, милочка. Вот я и запуталась. Ты же совсем взрослая.
– Здравствуйте, миссис Уотерс, – ответила Ники, оправившись от смущения.
Миссис Уотерс живет неподалеку от меня. Теперь я вижусь с ней лишь изредка, но в недавнем прошлом она давала уроки игры на пианино обеим моим дочерям. Несколько лет она обучала Кэйко, а потом Ники год или два, пока та была ребенком. Я довольно скоро увидела весьма ограниченные возможности миссис Уотерс как пианистки, и меня часто раздражало ее отношение к музыке в целом: к примеру, о произведениях Шопена и Чайковского она отзывалась одинаково – «очаровательные мелодии». Однако сердце у нее было любящее – и у меня так и не хватило духу ее заменить.
– И чем ты теперь занимаешься, милочка? – спросила она у Ники.
– Я? О, я живу в Лондоне.
– Вот как? А что там поделываешь? Учишься?
– Ничего особенного. Просто живу там.
– А, понятно. Но тебе там хорошо, правда? Это главное, разве нет?
