Фалькенберг ненамного старше меня. Несколько недель назад мне исполнился двадцать один год, а он, может быть, пятью годами старше и уже капитан с Военным крестом. Должно быть, кто-то за ним стоит — возможно, какой-нибудь влиятельный человек, но если так, почему он в линейной морской пехоте, а не в штабе? Я не мог его спросить. Он вообще мало разговаривал. Не был недружелюбен, но казался холодным и отчужденным и никого к себе не подпускал.
Фалькенберг высок, но я — 193 сантиметра, согласно идентификационной карточке, — выше. Там, где я рос, это называлось «шесть футов четыре дюйма». Фалькенберг, возможно, на пару дюймов ниже. Глаза у него неопределенного цвета, иногда серые, иногда зеленые, в зависимости от освещения, и кажутся очень яркими, когда он на вас смотрит. Короткие рыжеватые волосы и никаких усов. Большинство офицеров, став капитанами, отращивают усы, но Фалькенберг этого не сделал.
Мундир сидит на нем как влитой. Мне казалось, что для военного у меня хорошая фигура, однако я внимательно изучал покрой его одежды. Изучал также манеру его поведения, думая, удастся ли мне ему подражать. Я не был уверен, что он мне нравится или что я действительно хочу ему подражать, но я сказал себе, что всякий, кто сумел до тридцати лет стать капитаном, заслуживает по крайней мере внимательного изучения. На службе полно сорокалетних лейтенантов.
Он не казался крупным или особенно сильным, но я знал, что это впечатление обманчиво. Я сам не хиляк весом в сорок килограммов, но на тренировке без оружия он легко бросил меня на пол, а ведь это было при стопроцентном тяготении.
Когда я присоединился к нему у переднего люка, он улыбался.
— Вы когда-нибудь думали, лейтенант, о том, что каждое поколение военных после Первой мировой войны считало себя последним, кому придется пользоваться штыками? — Он махнул в ту сторону, где Огильви продолжал раздавать ружья.
— Нет, сэр, не думал.
— Мало кто об этом думает, — сказал Фалькенберг. — Мой старик был университетским профессором Совладения и считал, что я должен изучить военную историю. Вы только подумайте: оружие, придуманное для того, чтобы превращать мушкет в пику, по-прежнему на вооружении, когда мы отправляемся на войну в звездолетах.
— Да, сэр…
— Потому что она полезно, лейтенант, как вы сами когда-нибудь узнаете. — Улыбка исчезла, и Фалькенберг заговорил тише. — Но, конечно, я пригласил вас не для того, чтобы поговорить о военной истории. Хочу, чтобы люди видели, что мы совещаемся. Надо поручить им что-нибудь такое, что должно их встревожить. Они знают, что мы высаживаемся вооруженными.
