— Да, знание французского очень меня выручило, — ответила Вернита. — Я выучила его от семьи эмигрантов, которых папа приютил у нас в поместье. У них было двое детей моего возраста: я подружилась с ними, и их язык скоро стал для меня почти родным.
— Понятно, — ответил Аксель, — но всё равно, как я мог быть таким невнимательным? Ведь ты, рассказывая о своей лошади, назвала её английским именем!
Вернита рассмеялась.
— Эта кличка случайно сорвалась у меня с языка. Я сразу сообразила, что допустила ошибку, и страшно перепугалась! Послушай, правда это или только прекрасный сон, что мы вместе и у нас нет больше тайн друг от друга?
— Это правда, — тихо ответил Аксель. — Но, любимая моя, понимаешь ли ты, что будет с тобою, если нас поймают? Нет, тебя, надеюсь, все же не расстреляют — но заточат в тюрьму до конца войны.
— Пока я с тобой, я ничего не боюсь, — ответила Вернита.
Он повернул голову и нежно улыбнулся ей.
— Кстати, — снова заговорила Вернита, — я забыла спросить, куда мы едем?
— На юг, — ответил Аксель. — Мы с Анри давно решили, что, если нам придётся бежать, мы двинемся не на север, где нас наверняка будут искать, а на юг, в Марсель.
— Ты доверяешь Анри? — спросила Вернита.
— Я верю ему, как самому себе, и он мне — так же! — ответил Аксель, следя за дорогой.
Когда они достигли пригорода и экипажей вокруг стало меньше, граф немного расслабился и объяснил:
— Анри был конюхом у герцога де Тревиза, представителя одного из древнейших французских родов. Однажды какой-то солдат попытался обесчестить его сестру. Анри убил негодяя, затем бежал из-под ареста и переправился в Англию на судне контрабандистов.
— И правильно сделал! — воскликнула Вернита, слушавшая эту историю с увлечением.
— К несчастью, контрабандисты обобрали его до нитки. Я впервые встретился с Анри, когда он, едва живой от голода, ел сырую репу, украденную в моем поместье.
— И ты взял его к себе? — спросила Вернита.
— Я нанял его на службу, — ответил Аксель. — Это было во время перемирия, когда я вышел в отставку после пятилетней службы. Но, как и многие другие англичане, я чувствовал, что это перемирие — лишь затишье перед штормом.
— Папа верил, что между Англией и Францией установился прочный мир, — грустно заметила Вернита.
— Все мы на это надеялись, — ответил Аксель, — но Наполеон, ненасытен и не успокоится, пока не подчинит себе весь мир.
— Ты думаешь… ему это удастся?
— Нет, пока есть на свете Англия! За это я готов поручиться жизнью!
