А внимание его уже привлечено женщиной, идущей впереди. Походка ее легка, упруга, женщина словно танцует, шуршат шелка; благовонное облако окутывает незнакомку. Она садится в носилки, возле которых стоят два лакея, — мгновение, доля секунды, но Мигель успевает разглядеть крошечную туфельку и нежную лодыжку.
Он остановился — по тому немногому, что открылось его взору, воображение дописывает красоту этой женщины. В ту же минуту звонкий голосок произносит:
— О, кузен Мигель!
И удивленный Мигель видит: из носилок выглядывает Фелисиана.
— Как я рада случаю, кузен, видеть вас… Да еще с букетом роз! В гости? К Изабелле?
— К вам, — против собственной воли отвечает Мигель и кладет цветы ей на колени.
— Спасибо, Мигель. Как мило, что вы подумали обо мне!
Мигель смущенно шагает рядом с носилками, слушая болтовню дамы и изучая ее живое лицо.
Во дворе своего особняка Фелисиана вышла из носилок и, опершись на руку Мигеля, поднялась по лестнице.
Она повела гостя по дому.
Мигель поражен. Тяжелую, угрюмую роскошь дворцов, известных ему, здесь заменили вкус и изящество. Всюду — цветы, мягкий свет, цветные экраны, всюду — комфорт, говорящий о лени, матери всех пороков.
В будуаре Фелисианы — живописный беспорядок. Веера на столах и кушетке, как спящие бабочки, огромные перья страуса воткнуты в решетки окон, сетки для волос, белые и черные кружева бахромчатых мантилий, гребни, горделивее зубцов на стенах замков, вуали, нежные, как след детского дыхания на слюдяном окне, пестрые шали, святые реликвии, карнавальные маски, ниточка бус, алых, как капли вишневого сока, ниточка жемчуга, словно цепочка замерзших слез…
Смеркается, Фелисиана говорит все меньше, все реже, голос ее все тише, все ниже — и горло Мигеля пересыхает.
Молчание — давящее, опасное.
— Вы живете здесь, как цветок в оранжерее, донья Фелисиана.
— В одиночестве, дорогой кузен. Погибаю от одиночества. Супруг мой уже год как уехал за океан, а я не могу к нему… Ах, когда же он вернется? И что мне делать с моим одиночеством?
Слезинки на ресницах в предвечерних сумерках, и красиво очерченные губы дрожат, чтобы вызвать сочувствие.
— Ах, была б у меня хоть одна душа, к которой прибегнуть в тоске…
— Я ваш, донья Фелисиана.
Обхватила его руку обеими ладонями, А они — теплые, и благоухание исходит от женщины.
— Не называйте меня больше доньей, обещайте, Мигель!
— Обещаю, Фелисиана.
Она погладила его по голове.
Мигель дрожит, как в лихорадке. Тоска по любви. Страх перед любовью.
