– Жалко, – вздохнул Ромка. – А я бы не отдал. Я в солдаты не пойду.
– То есть?
– Я хочу на машине работать, которая снег сгребает, а сзади у нее в грузовик сыплется.
– Да, конечно… – не зная, как нужно реагировать на слова внука, согласился Александр Григорьевич. – Однако служить в армии необходимо. Вот, мы пришли! Чай Высоцкого, кофе Бродского. Вот этот китайский дом шоколадного цвета и есть место моей службы. Понял?
– Ага! – совершенно не увлеченный последним сообщением деда, Ромка вертелся по сторонам. – Ух ты! Смотрите, какой подшипник здоровенный! На той стороне. Посмотрим, а? Ну, пожалуйста!
– Ты меня совершенно не слушаешь, Рома, – строго сказал Александр Григорьевич. – Итак, до революции я работал у фабриканта Высоцкого…
Слово «фабрикант» провело на внука наконец некоторое впечатление, и Ромка отлепил взгляд от огромного, в полметра, подшипника в витрине напротив.
– Вы у него как крепостной был?
– Ну-у… Я работал у него. Очень много работал. С утра до вечера. Потому что отец мой умер, а у матери нас было четверо. Я – старший. Я должен был заботиться обо всех.
– А вы какой институт кончил?
– К сожалению, я института не кончал. Мне пришлось уйти последнего класса реального училища, чтобы работать и, как я уже сообщил тебе, содержать всю семью.
– А после революции Высоцкого в тюрьму посадили?
– – Одних посадили, других прогнали. А все их состояние, капиталы стало достоянием народа…
– А после революции вы что стал делать? Стал начальником?
Александр Григорьевич посмотрел на часы.
– Та-а-ак, ну, тебе, по-моему, уже пора. Сейчас я тебя провожу до остановки… На конку есть?
– Ага– засмеялся Ромка, он всегда смеялся, когда упоминал про неведомую конку, которую по Москве таскали по рельсам лошади. – Я уже есть хочу.
Александр Григорьевич тщательно скрывал свое послереволюционное прошлое. Работал он в кооперации «начальником», как говорил Ромка. От этого времени осталась пожелтевшая фотография: вилла на море, Александр Григорьевич, Александра Иннокентьевна, Оля и крохотный Лева – все в белом, прислуга… Потом в его жни проошел неожиданный поворот: товаровед в «Галантерее», маленький оклад и всеобъемлющий страх… На вопросы детей, тревожащих его по необходимости при заполнении анкет: «Папа, какого ты сословия?» – он начинал неистово топать ногами: «Какое, к черту, сословие!.. Ваш папа умер!..»
О буржуазной юности Александры Иннокентьевны тоже старались не упоминать. Иногда возникали курьезы.
