— Нет еще, — сухо сказала она.
Затем села в кресло и, опустив глаза, заговорила обычным тоном:
— Я дам тебе еще двадцать пять рублей на марки, только пиши мне каждый день.
— Каждый день, мама? Но ведь могут быть такие дни, когда я совсем не буду выходить из дома. О чем же тогда писать?
— Мне не нужны картины тех мест, я их более или менее знаю, мне нужна весточка о тебе. Впрочем, пиши когда хочешь и что хочешь.
— Во всяком случае, двадцать пять рублей зря не пропадут! — заискивающе сказала панна Элена. — Ах, эти деньги! Почему я не богачка?
— Ада откроет тебе кредит, я ее просила об этом. Но, Эленка, будь бережлива! Я знаю, ты можешь быть благоразумной, и во имя рассудка еще раз прошу тебя: будь бережлива!
— Уж не думаете ли вы, мама, что я стану сорить деньгами? — с гримаской спросила панна Элена.
— Нет, не думаю, денег для этого у тебя нет. Но я боюсь, хватит ли тебе до конца поездки. Видишь ли, при наших… при наших средствах мы не можем позволить себе ничего лишнего.
Панна Элена побледнела и, схватившись руками за подлокотники, откинулась на спинку дивана.
— Тогда, может, мне… может, мне лучше не ехать? — спросила она сдавленным голосом.
— Нет, отчего же! Съезди, развлекись; но помни, ты должна быть бережлива. Я сказала тебе о нашем положении для того, чтобы предостеречь тебя от ошибок.
Панна Элена бросилась на шею матери и со смехом сказала:
— А, понимаю! Вы пугаете меня, мамочка, для того чтобы я была рассудительна и думала о завтрашнем дне. Как сказать, может, я уже сегодня думаю об этом, может, моя поездка скорее окупится, чем все проекты Казика? Я тоже умна, — шаловливо прибавила она, — как знать, не привезу ли я вам оттуда богатого зятя. Ведь я, пожалуй, стою миллионера.
Лицо пани Ляттер прояснилось, глаза заблестели; однако к ней тотчас вернулось прежнее суровое спокойствие.
— Дитя мое, — сказала она, — я не стану скрывать от тебя, что ты красавица и можешь, как и Казик, рассчитывать на блестящую партию. Но я должна тебя предостеречь. Я тоже была недурна, была счастлива…
Она поднялась с кресла и заходила по кабинету.
— Да, я была счастлива! — с иронией в голосе говорила она. — Но все оказалось обманчивым, за исключением труда и забот. Чувство остывает, красота вянет, остаются только труд и заботы. На них ты можешь рассчитывать, а больше ни на что. Во всяком случае, — прибавила она, останавливаясь перед панной Эленой и глядя ей в глаза, — ничего не предпринимай и даже не замышляй, не посоветовавшись со мною. У меня такой богатый опыт, что хоть моих детей он должен уберечь от разочарований. А ты настолько рассудительна, что должна верить мне.
