– Мог ли я лишить насекомых Египта права отпраздновать уход их бога? – шутливо отозвался он хриплым голосом. – Они такие же хищные и ненасытные, как и прочие мои подданные. Правда, моя Тейе, я не замечал их. Я отослал слуг несколько часов назад. Меня раздражают даже их шаги.
– Я прикажу принести воду, свежее белье и, может быть, фрукты? – Она оглядела комнату, но мальчика нигде не было видно.
– Нет. Прежде чем ты уйдешь… – оборвал он ее, не дав договорить, и вздохнул.
Тейе ждала, что он скажет, для чего посылал за ней. Через некоторое время он перевернулся на живот, зарывшись своей бритой головой в подушки.
– Тут масло на блюде, где-то на столе, – сказал он глухо. – Сделай мне массаж, Тейе. Не могу сегодня выносить прикосновения раба.
Повинуясь, она сняла кольца, скинула халат, взяла блюдо, взобралась на ложе и встала на колени рядом с ним. Налив немного масла на ладонь, она размазала его по широкой спине и принялась втирать в податливую плоть, разминая и поглаживая, ощущая под пальцами сведенные болью мышцы. Долгое время тишину нарушало только тяжелое дыхание фараона. Тейе вдыхала сладковатый, густой аромат масла, возвращавший ей память о тех ночах, которые прошлое уже забальзамировало, и, будто читая ее мысли, он сказал:
– Никто еще не делал этого так, как ты, Тейе. Помнишь наш первый год, когда я посылал за тобой каждую ночь? Сегодня воспоминания о тех временах переполняют меня. На некоторое время я забыл о тебе, твое тело перестало удивлять меня, и я обратился к другим, но сейчас я снова страстно желаю тебя.
Его слова озадачили и растрогали ее. Хотя спина начала болеть, а запястья ныли, она продолжала скользить руками вверх к его массивным плечам, потом вниз по позвоночнику, она смотрела на поблескивающее теплое тело, на такие знакомые, четкие линии.
– Малышка царевна сделала все, чтобы угодить мне, – продолжил он, помолчав немного, и при звуке странных, заискивающих интонаций в его голосе сердце Тейе забилось сильнее. – Она пленительно танцевала для меня без одежды, на ней были только драгоценные украшения. Она пела для меня песни своей страны. Она целовала и ласкала меня, а потом ушла, унося лишь пустоту в своем лоне и басню о моем бессилии, чтобы разнести ее по всему гарему. Я пытался взять ее, но сегодня я, как Осирис, изувечен и разрублен на куски. Ее молодость и невинность не возбудили меня. И от внезапного страха меня прошиб пот.
Он, кряхтя, приподнялся и взглянул ей в лицо. В темных глазах мужа она прочла то, чего никогда не видела прежде: беззащитность жертвенного зверя, добивающегося ее благосклонности. Осознание своей власти над ним на секунду захлестнуло ее горячей волной, но скоро отступило, оставляя после себя только боль сострадания.
