Я был слегка знаком с его пресс-секретарем, и позвонил ему.
- Поезжай в мэрию, - ответил тот мне. - Шеф сейчас там, совещается с Пурапутиным насчет отсутствия связи.
Пурапутин, после того, как сегодня появился рядом с Орлом, был мне совсем ни к чему. Но может, удастся поговорить с губернатором наедине?
Мы через весь город потащились в мэрию. Она располагалась на стрелке речки Бугайки, в неуклюжей тумбе из белого бетона, какие строили в конце социализма. Раньше здесь размещалось какое-то партийное учреждение, вроде Дома Политпросвещения, а затем предшественник Пурапутина присмотрел здание и подыскал ему новое предназначение. Мент-охранник, естественно, не хотел нас пускать, несмотря ни на какие удостоверения и жалкий вид озябшей в своем условном платье и тоненьком плащике Ирки; но на поднятый мной шум явился начальник охраны, которого в свое время я успел задобрить бутылкой "Хеннеси". Тот пообещал позвать управляющего делами при губернаторе. Управляющий делами, узнав, что мне нужно срочно видеть Барабанова, весело закричал:
- Опоздали, Виталий Сергеевич! Они с мэром только что укатили, - он подмигнул, - в сауну.
- Где она находится? Мне очень нужно его видеть.
- Боюсь, что вас туда не пустят. Это оч-чень, - он сказал "очень" с таким же нажимом, что и я, - закрытое заведение. Ви-ай-пи.
Что-либо доверять самому управляющему мне совсем не хотелось, он был чрезвычайно скользким типом и жуликом, каких мало. Ну и черт с ними, подумал я, если Барабанов накануне событий пьянствует со своими политическими врагами, туда ему и дорога. Оставался ещё Шалва Зурабович.
- Шалву Зурабовича можно? - спросил я, стоя на ступеньках мэрии, когда в трубке раздалось "алло" с сильным грузинским акцентом.
- А кто его спрашивает, а?
- Скажите ему - звонит Виталий Шаверников, журналист. У меня для него крайне важное сообщение.
В трубке наступило молчание. Наконец, тот же голос произнес:
- Приезжайте. Вы где сейчас?
- В центре, около мэрии.
- Ага. Мы вас ждем, - и мне продиктовали адрес где-то на северной окраине.
Мы снова ловили машину, снова мчались через темень куда-то к черту на рога. Шофер не знал этих мест, мы оказались в новоотстроенном поселке коттеджей для новых русских, где на глухих заборах не висело ни названий улиц, ни номеров домов. Пришлось ещё раз звонить, уточнять маршрут, и наконец, нас высадили перед массивными воротами. Неприлично маленький участок огораживал высоченный забор из аккуратно подогнанных друг к другу досок, перемежавшихся фигурными кирпичными стойками, которые только усиливали впечатление осажденной крепости. Сам дом - трехэтажное островерхое здание из неоштукатуренного кирпича - был выполнен в том же стиле, с узенькими окошками-бойницами и выступами, похожими на замковые башни. Калитку нам открыл угрюмый охранник-грузин и тут же стал вещать что-то по рации, которая отвечала ему хриплой тарабарщиной. К дому вела тщательно расчищенная дорожка, выложенная плитками. Судя по пустынности крохотного участка, которому забор придавал сходство с тюремным двориком, дом был построен совсем недавно, но из глубоких сугробов торчали макушки саженцев. За стеклянной дверью оказался огромный, нисколько не соответствоваший аскетически-тесноватому внешнему облику здания, залитый светом, увешанный картинами и оленьими рогами холл с уходящей куда-то вверх широкой лестницей. Тут охранник передал нас ещё одному провожатому, такой же кавказской внешности, который повел нас вверх по лестнице, но ещё прежде низенькая женщина в черном глухом платье и с волосами, собранными в пучок на затылке, страшная, как большинство пожилых южанок, безмолвно приняла у нас и унесла верхнюю одежду.
