Думаю, что Векстон, который был свидетелем многих его высказываний, понимал их лучше, чем я, но он ничего не объяснял. Он продолжал оставаться спокойным, сдержанным и молчаливым – в ожидании смерти старого друга.
До наступления финала были два дня, полные спокойствия и ясности, когда Стини, как я думаю, собирал силы для последнего сражения. И затем, как я рассказывала, смерть его последовала с милосердной быстротой. Векстон сказал, что Стини покинул нас по своей воле.
Так что можно ли утверждать, что «все прошло легко»? Я посмотрела на Виккерса, который, пока я молчала, разглядывал подлокотник дорогого кресла. Я догадывалась, что Стини, который так старательно готовил свой уход со сцены, предпочел бы, чтобы я подчеркнула его браваду и ничто иное.
– Он… держался до последнего, – сказала я.
Это, мне показалось, даже обрадовало Виккерса, потому что облегчило бремя его вины. Он вздохнул.
– О, как хорошо.
– Конечно, он лежал в постели. В своей комнате в Винтеркомбе. Вы должны ее помнить…
– До'огая, кто может забыть? Просто абсурдно. Еще его отец оборудовал эту комнату.
– Он читал стихи, поэмы. Большей частью Векстона. И его письма… самые старые, которые он писал Стини еще во время первой войны. Он рассматривал альбомы со старыми фотографиями… что было странным. Недавнее прошлое совершенно не интересовало его, он хотел как можно дальше уйти в воспоминания. В свое детство, в тот Винтеркомб, которым он был когда-то. Он много говорил о моих бабушке и дедушке и о своих братьях. Конечно, о моем отце. – Я сделала паузу. – И о Констанце.
– Ах, Констанца… Он должен был вспомнить ее. Стини всегда обожал ее. Остальная же твоя семья… – Виккерс позволил себе легкую усмешку, в которой проскользнула злость. – Я бы сказал, что они были далеко не так расположены к ней. Твоя тетя Мод поносила ее, конечно, а твоя мать… ну, я всегда слышал, что она старалась избавиться от ее присутствия в Винтеркомбе. Я никогда не мог понять, в чем дело. Ну, просто какая-то маленькая тайна… Стини упоминал об этом?
– Нет, – ответила я, утаив истину, и если даже Виккерс заметил мою заминку, то не подал виду. Он снова наполнил бокалы шампанским. Что-то – скорее всего упоминание о Векстоне – заставило его напрячься, чего он больше всего не любил, и как-то сразу он утомился от разговора о моем дяде. Встав, он начал перебирать кучу снимков, которые лежали на столе рядом с ним.
– Если уж мы заговорили о Констанце, посмотри вот на это! Наткнулся совсем недавно. Одна из моих ранних работ. Первый ее снимок, который я сделал. Ужасно выстроен, искусственный, а датирован, как я предполагаю… но все равно, я могу использовать его в ретроспективе. В нем что-то есть, тебе не кажется? – Он держал крупный черно-белый отпечаток. – Тысяча девятьсот шестнадцатый, то есть мне было шестнадцать, как и Констанце, хотя, конечно, годы на ней не сказываются. Посмотри. Видела ли ты такое раньше? Разве она не потрясающе выглядит?
