Но сейчас ее отчего-то покинула уверенность, что она сумеет так же отделаться от дьявола во плоти, который похитил ее, от человека, который напоминал явившегося из ада ангела.
Николас все больше пьянел. Он хотел остановиться. Хозяйский пунш был хорош, в нем было вдоволь корицы, мускатного ореха и рома, но он никогда не был большим любителем пунша. Девчонка-служанка, пухленькая и явно благоволившая к нему, не упускала случая задеть его своей соблазнительной грудью. Трактирщик уже закрыл глаза, откинулся на спинку скамьи, и, скорее всего, проснется часов через шесть, разбитый, с раскалывающейся головой.
Хозяин, конечно, найдет для него еще одну постель, если он намекнет, что хочет провести ночь с этой девицей. Но ему это совсем не к чему. Та, что находится сейчас наверху, ведьма с наклонностями убийцы, которую Господь одарил изящным телом и змеиным языком, едва ли сохранила девственность. Она, правда, хочет его убить, так что куда разумнее было бы удовлетворить нехитрые притязания служанки. И все же, Николас никак не мог отделаться от мыслей о Жизлен. Ему потребовалось усилие, чтобы заставить себя начать думать о ней как о женщине, а не о девочке, в которую он когда-то чуть не влюбился. Но он чувствовал, что сейчас она изменилась настолько, что он может не опасаться поддаться вновь той же слабости.
Она-то, конечно, ни о чем не подозревает. Просто помнит, как он решительно отверг ее, и убеждена, что именно его отказ стоил жизни ее семье. Откуда ей знать о тоске, что охватила его, после того, как он ею пренебрег, о пустоте, которая разъела ему душу.
Даже самый крепкий ромовый пунш не поможет ему не думать о ней, как не помогали долгие годы ни кларет, ни бренди. Ему понадобились дни, месяцы, годы, чтобы забыть ее, и постепенно она превратилась в зыбкое воспоминание, далекий сон, не имеющий отношения к реальности. Но вот она снова вернулась в его жизнь, как воинственная фурия, преследующая его за истинные и вымышленные прегрешения.
В общем-то Николас понимал, что заставляет ее заблуждаться, обвиняя во всем его. Легче ненавидеть одного человека, чем устройство общества или его правителей, кровожадную чернь, или самонадеянного старика, который так пекся о своем состоянии, что упустил последнюю возможность спастись. Будь Николас великодушнее, он бы принял на себя тяжесть вины, позволил ей ненавидеть себя и презирать, если ей становится от этого легче. Однако нельзя же позволить ей преступить черту и совершить убийство. Конечно, он в любую минуту может подняться наверх и овладеть ею. Тогда у нее не останется и малейшего сомнения в том, что он неисправимое чудовище. Он связал ее, увез, издевался над ней. Так к чему останавливаться? Прежде он никогда не испытывал сомнений, когда дело касалось удовлетворения плотских желаний. Но он и никогда не брал женщин силой, а тем более теперь совершенно не сомневался, что Жизлен добровольно не сдастся. Некое неосознанное благородство не позволяло ему проявлять по отношению к ней грубость. «Во всяком случае не сегодня», — подумал он, стараясь не терять хладнокровия. Еще более нелепая причина мешала ему сегодня позабавиться со служанкой. От нее пахло бараниной, которую она подавала, и хоть он и не сомневался, что ее пылкость пришлась бы ему по вкусу, его совсем не тянуло к ней. Весьма необычное для него состояние, за которое он тоже может сказать спасибо Жизлен де Лориньи. Он встал, удивляясь тому, что так твердо держится на ногах, и забирая с собой наполовину опустошенную бутылку бренди, громко сказал:
