Доктор Великанов был щепетилен в отношении чистоты языка.
Санька на поправку не обиделся.
— Ну помочь, — согласился он. — А какая рана опаснее: осколком или пулей крупнокалиберной?
— Этого я не знаю.
— А Ульяна Ивановна намедни говорила, что вы все знаете. Правда, что у вас книг было больше, чем здесь бревен?
— Даже значительно больше, — улыбнулся доктор.
— Сочинение Пушкина было?
— Было.
— А про Щорса?
— Про Щорса не было.
— А теперь книг вовсе нет?
— Нет…
— Жалко!
— А ты в каком классе учишься? — поинтересовался доктор.
— В пятом учился, пока школа была.
— И хорошо учился?
Санька по каким-то соображениям пропустил вопрос мимо ушей, переведя разговор на другой предмет.
— Чудная у вас фамилия: Ве-ли-ка-нов!
— Чем же чудная?
Санька хотел сказать, что она доктору не подходит, но постеснялся.
— И у меня чудная, — чтобы выпутаться из положения, сказал он. — Черезов. У нас полсела Черезовы. А что значит — Черезов — вовсе непонятно… А еще у меня кличка есть.
— Какая же?
— Санька-Телефон.
— Почему же тебя телефоном назвали?
— Так уж назвали…
Их разговор прервал приход Василия Степановича.
Отозвав племянника к двери, он сказал ему что-то такое, что заставило Саньку исчезнуть с быстротою молнии.
— Ну? — спросил доктор.
— Теперь все в порядке, — ответил Василий Степанович.
Было далеко за полночь, когда откуда-то издалека донеслись звуки чистой автоматной и пулеметной стрельбы и несколько взрывов. Бой продолжался часа полтора, потом все стихло.
Утром, комбинируя услышанные отрывки немецких фраз, доктор получил представление о ночных событиях.
Немецкий карательный отряд имел четкие сведения о местонахождении партизан. Разделившись на две группы, немцы неминуемо должны были замкнуть их в кольцо. Но ход хорошо задуманной операции с самого начала был расстроен. Партизаны оказались вне кольца и внезапно напали с тыла на часть отряда, двигавшегося от Ельникова хутора. Они уничтожили часть карателей и захватили несколько пулеметов.
В сарай, подобно буре, ворвался сам обер-лейтенант Густав Ренке.
— Семь унд десять крейст, унд дьевьять фюр офицер, унд ейне пальшой висильца!..
Плотника и подручного это приказание оглушило, точно громом.
Первым обрел дар речи доктор Великанов.
— Только не это! — воскликнул он. — Что угодно, но не это! Гроб, крест для них — это я еще могу помочь, но это… Пусть лучше вешают меня самого!
Василий Степанович был взволнован не меньше доктора Великанова, но, не обладая его красноречием, высказался проще и лаконичнее:
