— Лес лесу розь, — заговорил Василий Степанович, крутя козью ножку. — Плотничье, а тем более столярное мастерство целую жизнь можно учить и не выучиться, потому что в нем очень многое знать нужно до тонкостей. И если мы сейчас с вами инструмент тупим и стружки пускаем, это вовсе не работа. У меня сейчас одна осинка в ход идет, да, признаться, и той жалко. Тем и утешаюсь, что все равно вся эта мебель в окончательном расчете нашим бабам на топку пойдет. А осина, доложу я вам, самое последнее, кроме ветлы, дерево. Во-первых, колкая до крайности, во-вторых, настоящей плотности не имеет. Спички, говорят, из нее хорошие, а все остальное дрянь. И в печи жару не дает, потому что водянистая очень. Иное дело — липа. Она хоть и мягкая — ногтем по-всякому чиркается, но только вязкость в себе имеет и под инструмент хорошо ложится. Ольха, когда вылежится, цвет приобретает красный. А вот клен, вяз, береза, а особенно дуб, — уже вовсе другая материя. Каждое дерево свою комплекцию и специальность имеет. Только это уже не про немцев писано, потому что в нашем деле они и разобраться не могут. Тут целая потеха была. Приходит как-то Дрихель и объясняет, что ихнему майору какому-то крест потребовался. И чтобы получше, значит, и поскорее. Отвечаю: «Рад, мол, стараться — по мере сил буду валандаться». — «Та, та, — отвечает, — поскорее и опясательно валандаться». Ну, я и взялся. И сделал же! Взял ветлу трухлявую и такое смастерил, что самому противно стало. Дрихель пьяным-пьянехонек прибегает: «Ну как, мол, готово?» — «Готово!» — говорю. — «Какой терево брал?» — «Дерево, — отвечаю, — самое что ни на есть лучшее — стоеросовый трух-лодуб». Взялся он осматривать. Я стою, думаю — ну, сейчас конец моим дням пришел: возьмет и застрелит. Так что же вы, Арсений Васильевич, думаете? Ведь доволен остался! «Карашо, ошень карашо, зергут», — говорит.
Паразвлекав доктора и Ульяну Ивановну этим и другими рассказами, Василий Степанович зевнул и переменил тему:
— Теперь мы с вами, Арсений Васильевич, в нашей мастерской твердый порядок заведем. Чем вам на непривычной работе мозоли набивать, сидите вы спокойненько да немецкие разговоры слушайте…
— Зачем же мне их разговоры слушать? — полюбопытствовал доктор Великанов.
— Да так. Интересно знать все-таки, чего они промеж себя думают.
… Совсем поздно, когда хождение по селу было запрещено под страхом смерти, раздался стук в дверь. Стук был не простой, а условный, потому что Василий Степанович сразу же открыл дверь. В хату проскользнул рыжеволосый подросток лет четырнадцати. Увидев незнакомых, он застеснялся.
