— Это дело иное, — смягчился доктор. — Что же ты дальше с ней делать будешь?
— Не погибнем, как-нибудь, — проговорила женщина, бережно укутывая девочку. — Может, в колхоз где поступлю, молочка заработаю.
После ухода женщины доктор Великанов, потирая руки, обернулся к Ульяне Ивановне.
— Хотел бы знать, что скажете вы по поводу этого случая? — спросил он, уже торжествуя победу.
Ульяна Ивановна, очень спокойно слушавшая весь разговор, покачала головой.
— Что же, никак вы и ее, Арсений Васильевич, в герои записали?
— Безусловно.
— Уж очень легко у вас героем сделаться. Никакая она не героиня, Арсений Васильевич, а просто женщина, которая совесть имеет. Подумаешь, дело какое — барахло бросила да ребенка приняла… Я бы тысячу мешков с бриллиантами кинула, а сиротку не оставила…
— Гм… Но это ведь вы на свой аршин меряете.
— Не на свой, а на самый обыкновенный. Может, у немцев другой аршин, а у нас у всех одинаковый должен быть.
Доктор Великанов задумался.
«Аршин Ульяны Ивановны, несомненно, великоват, — решил он. — Но и я не совсем прав: с людей можно требовать побольше. В первую очередь, конечно, с самого себя».
Однако этим своим рассуждением он с Ульяной Ивановной почему-то не поделился.
Много, очень много происшествий, встреч и впечатлений было рассеяно по пути наших странников! Недаром же переменилась за эти немногие дни даже внешность их… Ульяна Ивановна загорела так, что ее волосы стали гораздо светлее лица: точно не лицо, а отпечаток на фотографическом негативе. Мазепа похудел и если не изменил своего характера в лучшую сторону, то выучился скрывать свои отрицательные свойства. Но больше всех, конечно, изменился сам доктор Великанов. Обросший колючей бородой, в огромных яловых сапогах и туальденоровой рубашке, он настолько не походил на прежнего доктора Великанова, что встречавшиеся знакомые редко его узнавали. Может быть, потеря докторской наружности и стала причиной одного не очень веселого, но весьма поучительного случая.
Доктор Великанов пребывал в одиночестве, ожидая отлучившуюся за продуктами Ульяну Ивановну, когда к нему подошел гражданский человек неопределенного городского вида. Он начал с того, что внимательно осмотрел Мазепу, затем телегу. Осмотр, по-видимому, удовлетворил его, и он переключил свое внимание на доктора.
— Любезнейший! Ваша подвода?
Доктор, которому такое обращение было в новинку, с любопытством посмотрел на незнакомца и ответил:
— Моя. А в чем, собственно, дело?
