– Быстрее, быстрее!
– Они скоро разогнутся? – съязвил Нико, ныряя в спасительную тесноту машины, как кролик в нору.
Полицейский громко рассмеялся.
Неприятности для команды продолжились у нескончаемой ленты конвейера, на которой не осталось ни одной вещи…
– Виолончель, – сквозь зубы выговорил Нико. – Я бы хоть что-то понял, если бы пропала скрипка.
Скрипки находились в футлярах, обитых изнутри бордовым бархатом. «Если бы пропала скрипка…» Если бы Нико заметил на скрипках хотя бы одну царапину, он бы объявил войну этому государству. И выиграл бы ее.
– Что будем делать, Нико? – спросил Катала.
– Учиться играть на желваках, – отрезал он. И первым направился в отделение таможни, чтобы заявить о пропаже багажа.
В отдельной комнате с матовыми стенами и потолком находились четверо. Двое были заняты какими-то бумагами, сидя за одним столом друг против друга, двое несколько секунд не сводили темных глаз с Нико. Старший офицер с точностью контролера ОТК определил его рост – шесть футов и три дюйма.
– У вас пропал багаж? – с первого раза угадал Бамбутос.
– Да. Пропал очень ценный музыкальный инструмент. Он был задекларирован как «виолончель работы мастера Луки Божко». На нижней деке стоит клеймо мастера. Понимаете, это единственный экземпляр. На свете не существует другой виолончели Божко.
– Можно посмотреть ваши документы и билет? – попросил таможенник, внимательно выслушавший пассажира.
Николаев передал ему бумаги.
– С какой целью вы прибыли в нашу страну?
– С благотворительными концертами.
Слово «концерт» Бамбутос пропустил. Его заинтересовало только первое. Он мог без запинки отрапортовать, что такое благотворительность: это оказание материальной помощи нуждающимся. Это и директива Министерства внутренних дел: «В связи с оперативной необходимостью обращать особое внимание на лиц и группы лиц, въезжающих на территорию страны с благотворительными мандатами…»
– Вы прибыли втроем, – ознакомился он с бумагами. – Где ваши товарищи?
– За дверью.
Бамбутос обратился к помощнику:
– Пригласи их.
Через несколько секунд он увидел то, что хотел увидеть. На его взгляд, музыканты походил на докеров, принарядившихся для вечеринки по случаю свадьбы своего дружка.
Нико легко расшифровал его взгляд. Взглядом же спросил: «Можно присесть?» Бамбутос кивнул: «Пожалуйста». Открыв портфель, адвокат вынул подборку фотографий.
Таможенник невольно принял на себя функции пограничника и сличил изображение на снимке с оригиналом. Несомненно, перед ним находились люди, изображенные на фотографиях. Просматривая их одну за другой и постепенно втягиваясь, он поменял первоначальное мнение, родившееся под впечатлением министерской директивы: эти люди не походили на докеров. Хотя бы потому, что отличались и телосложением, и ростом, просто внешним видом. Самый худощавый играл на скрипке. Пожалуй, этот снимок, который Бамбутос держал в руках, можно было назвать… «Вдохновение». Почему бы и нет? Он даже пожал плечами. Достаточно беглого взгляда, чтобы понять, какие чувства обуревают скрипачом. Что-то, несомненно, колдовское кроется в его профессии. Он читает ноты так, как будто сажает семена в землю; он рождает звуки, и вот воображение рисует буйные всходы; пауза в его партии рождает томительное ожидание, будто тысячи глаз обратили взор к небу, вымаливая дождь; и вот грянул дождь, побарабанив сначала по крышам, по пыльной дороге, по зеленым всходам, изнемогающим от жажды…
