– Ну что, детка? Может быть, ты все-таки избавишься, наконец, от этого дурацкого покрывала? Сама.
Единственным ответом на поступившее предложение стали насмешливые искорки, мелькнувшие в раскосых серо-сине-зеленых глазах.
– А ну прочь эту тряпку, живо! Я кому сказал, – рявкнул, подавшись вперед, Джефф.
Насмешливые искры в глазах женщины мгновенно сменились едва заметным презрительно-гневным блеском. В воздухе снова повисла напряженная пауза, но уже через несколько секунд батистовый купол, взметенный вверх неожиданно резким движением загорелой руки, плавно опустился на противоположный край кровати, а сама Хелен предстала взору человека, который решил всерьез и бесповоротно войти в роль ее безграничного повелителя, во всем завораживающем блеске своей нагой красоты. Она по-прежнему молча полусидела-полулежала, облокотившись спиной на подушку; ее правая нога была приподнята и чуть согнута в колене, на колене сверху в ленивом изгибе лежало тонкое запястье; в холодном взоре все так же поблескивало презрение, но уже презрение равнодушное. И позой, и всем своим видом она напоминала сейчас мраморную богиню, изваянную каким-нибудь Праксителем[5] или Кановой[6]. «Повелитель» снова непроизвольно сглотнул слюну. Несомненно, это была покорность. Но какая? Есть покорность желанная, которую женщина втайне жаждет, когда состояние униженности способно довести ее порой до самого невероятного пароксизма страсти и заставить боготворить подчиняющего ее мужчину. Есть покорность вынужденная, навязываемая внешними обстоятельствами. В этом случае уступчивость не более чем изнанка отвращения. Но Джеффа эти нюансы сейчас волновали мало. Важен был свершившийся факт. Он осторожно провел рукой по чуть согнутой загорелой ноге от икры до лодыжки. Снова посмотрел на не меняющее свое выражение лицо. И решил закрепить достигнутое.
– А ну-ка давай раздвинем наши сладкие ножки. Пусть дядя Джефф полюбуется нашим сокровищем.
Сначала дядю Джеффа немного покоробила слишком уж быстрая и, как ему показалось, абсолютно механическая реакция на его полураспоряжение-полупросьбу, но, слегка поколебавшись, он счел за лучшее отбросить ненужные мысли и сосредоточиться на более приятных и очевидных вещах. Насладившись созерцанием сокровища, он наклонил голову вниз и, как в замедленном кинокадре, осторожно, с придыханием провел языком по внутренней стороне сначала правого бедра объекта своих вожделений, затем левого, затем снова правого и, наконец, с урчащим стоном впился в само сокровище. Вдоволь над ним поворожив, он сделал пару резких пластунских движений вверх и, внимательно посмотрев на окаменелое лицо с закрытыми глазами в обрамлении огненно-медных волос, снова немного поколебался, но тут же накрыл плотно сжатые кораллы губ глубоким, жадным поцелуем. После этого поцелуи уже градом посыпались на щеки, шею, плечи, грудь, в то время как крепкие руки гладили, тискали, мяли все доступные и недоступные участки и части распластавшегося по кровати податливого тела.
