— Боря! Ты?
Ветрюхин-Головня затаился в молчании.
— Харькин я, Витька. Забыл? В седьмом и восьмом классе на одной парте…
Ветрюхин-Головня вздохнул:
— Примелькались все…
— Какая у меня память, а! Тебя не просто разглядеть, а я-то — сразу! Хотел газетку подстелить, наклонился, гляжу: Борька? У меня вот дело теперь перспективное. — И Харькин еще больше воодушевился: — Занимаюсь малым бизнесом. Перепродаю установки для уничтожения пищевых отходов. Я директор.
Ветрюхин-Головня не перебивал. Ему было трудно слушать. Отвык от внимания.
— Может, кого из наших ребят встречал?
— Не знаю, — с трудом сквозь мох отвечал Ветрюхин-Головня. И, подумав, без юмора добавил: — Я только одни задницы вижу.
— Да, — не унимался Харькин, — сколько лет-зим, как говорится. Время! Лицом ты сильно закустился. Лесовик, борода… Ты что? По лесной части? Не хочешь — не рассказывай. Ах, Борька, Борька, в отличники, конечно, ты не лез, а Серегина Марина о тебе спрашивала. Недавно ее видел. У нее теперь кафе «Жажда». Совместное немецко-русское предприятие «Durst».
От волнения ножки гномов закачались.
— Марина… Серегина… обо мне… — бормотал Боря.
— Не веришь? Помнишь, перед нами, на третьей парте во втором ряду?
— Как это обо мне? Прошло-то сколько… — Ветрюхин-Головня понял: вот сейчас он треснет. Треснет — и на кусочки.
Харькину это передалось.
— Борька, едем в «Durst»!
— Когда?
— Да хоть сейчас. Возьмем левака — и в «Durst». Представляешь, как Маринка ахнет… Ты ведь ей нравился. Ей-бо…
Ветрюхин-Головня тяжело дышал.
А Витька тряс толстым животом, предвкушая:
— У меня жажда, Боря, а у тебя?
— Durst, дурость, — бормотал Ветрюхин-Головня. — Не может этого…
— Как не может? Как не может?!
— Чтоб столько лет… — и вспомнил: Харькина в школе звали Хорек, был он носат, вертлявый и худой.
И каменно заключил: смеется Хорек. Durst, дурость, детство. Закружились обрывки немецкого Es ist… Ich habe… А я — Stein, камень… Она — Durst, жажда… Stein und Durst… Und so weiter… И так далее, так далее, до поворота.
Ветрюхин-Головня не заметил, как толстый живот Харькина исчез. Расплылся в белесом небе.
Близился вечер. Маленькие башмачки долго-долго еще раскачивались.
