Они выбрались наверх, в густой малинник, и отошли немного в сторону, чтобы облегчиться. Андраши продолжал:
— Что с ним, собственно, такое, как, по-вашему?
— С кем?
— Вы меня прекрасно понимаете. Он в каком-то странном состоянии. — Они пошли по берегу, радуясь возможности размять ноги. — Здесь наше положение безнадежно, не так ли? А потому я предложил ему… просто спросил, понимаете?.. А почему бы нам не вернуться на тот берег и не поискать убежища там?
— Где же?
— По-вашему, это трудно? Но у меня ведь много друзей, в чьих домах мы могли бы спокойно укрыться. Если бы я мог предвидеть, я предложил бы поступить так с самого начала.
— А эти двое?
— Майор и бедняга солдатик? Неужели они вас интересуют сами по себе? Мы заберем их с собой на тот берег и отпустим. А они за это ничего о нас не расскажут.
— Вы правда думаете, что он будет молчать, этот типчик?
— Даже у фанатиков есть своя честь. Они остановились у воды.
— И что на все это сказал капитан?
— Ничего. Ни единого слова. — Голос Андраши вновь стал пронзительным и злобно негодующим. — Он завел нас сюда, а теперь сидит как статуя. — Андраши потянул Тома за рукав. — Вот почему я говорю вам об этом. Помогите мне убедить его. Хорошо?
— С какой, собственно, стати?
Он услышал, как Андраши испустил долгий вздох.
— А почему бы и нет?
Даже безмолвная заря словно ждала его ответа, затаив дыхание. Однако Андраши продолжал:
— Если вы считаете нас ответственными за то, что случилось с этими людьми в городе, — с людьми, у которых вы прятались, так вы, безусловно, неправы.
Он спросил:
— С людьми? С какими людьми?
— Ну, эти две женщины. Мать и дочь, кажется. Он смотрел на Андраши и не понимал.
Андраши оборонительно поднял руку — старик с серебряными волосами и черными пуговками прищуренных глаз.
— Они вас прятали. Их арестовали немцы. Говорю же вам — не наша полиция, а гестапо.
Он услышал свой голос:
— Откуда вы знаете?
— Это сказал капитан. Еще на том берегу.
Ноги его не держали, и он сел. Но голос Андраши продолжал сверлить:
— Капитан — он сидел так всю ночь и ничего мне не отвечал. Но я же говорил ему, что мы тут ни при чем. Он не должен себя винить.
Он смотрел на воду. Теперь она была мутной, как в сточной канаве. Он не винил себя — это было совсем другое.
— Я говорил ему, что солдат вынужден рисковать жизнью других людей, а не только своей.
А он сидел и смотрел на воду. Мысли вспыхивали в его мозгу и гасли. Славка. Славка, которая верила во все это. И верила, что он тоже верит. Славка, которая даже не подозревала, что человек может просто плыть по течению, беречь свою шкуру — и все. И ничего больше.
