Даже человек неискушенный понимает, что сутулая спина, хромая нога, блеклые удивленные глаза с косинкой, неопределенного цвета волосы, впадающие, впрочем, в рыжину, редкие и вечно сальные, ноздреватая кожа и глухой голос без малейшего металла – не бог весть какой капитал. Особенно же если это ваши глаза, ваша спина, ваши ноги, ваш голос и если вам сорок пять лет кряду напоминает об этом по любому поводу весь мир.
А весь мир, как известно, в высших своих установлениях и в неиссякаемой премудрости своей не прощает искривления позвоночника и ковыляющей походки и не желает понимать, как пригодились бы ему улыбка этих бесхитростных губ, прячущихся под лукаво добродушным толстым носом, надежность верной спины и братское пожатие коротенькой волосатой ручки с квадратными ногтями.
Итак, Вильгельм Блюм, всем существом ощущавший свои физические недостатки и скованный на редкость нескладным сереньким пиджачком, чувствовал себя сейчас особенно неловко. Он снова судорожно схватился за фуражку, которую в минуту растерянности положил на стол, и в этот момент подметил, уже не в первый раз, взгляд сестры – взгляд, которым она изгоняла его из мощного клана Зимлеров.
А ведь он носил обручальное кольцо, которое выглядело на его пухлом пальце, как обруч на маленьком бочонке. Это кольцо означало супружество, семью, свою собственную жизнь.
Род Зимлеров был обширен, но сейчас, в эту минуту, трудно было поверить, что принадлежавший к нему смиренный шурин Ипполита – этот торговец сукном – также имел свой угол. Дело шло к ночи, и если Вильгельм все еще оставался в доме Зимлеров, то делал он это не ради личной выгоды; если он осмеливался заговорить, то не для того, чтобы устроить свои собственные дела; если обстоятельства складывались скверно, то уж во всяком случае не для него, Вильгельма Блюма.
Он пришел сюда один, без жены, чтобы по мере своих скромных сил и возможностей смягчить гнев Ипполита Зимлера, и поджидал вместе со всеми приезда племянников, странствующих в далеком неведомом мире.
Так уж сотворен свет. Удивляться этому могут только пошляки. Умиляться – только слабые духом. Замечать такого рода вещи по меньшей мере излишне. Вильгельм Блюм не обманывался на этот счет.
Но вдруг под чьими-то шагами заскрипел гравий. Вильгельм не мог удержаться и поспешно вытащил из кармана огромные часы. Миртиль резко повернул голову. Рука Сары бессильно опустила на стол чернильницу, как будто чернила вдруг превратились в свинец. Один Ипполит не шелохнулся.
