— Ты тут ни при чем.
Она промолчала, но по ее лицу он ясно прочел:
«Какая разница? Все, что бы ты ни затеял, тут же бьет по всей семье».
Видно, он и вправду виноват, если даже родная дочь обвиняет его. Тем не менее Хиггинс вяло продолжал спорить.
— Не понимаю, почему бы мне не вступить в клуб?
Чем я хуже других?
И вдруг Флоренс перебила его почти по-матерински, как будто она — взрослая, а он — ребенок, которого надо успокоить:
— Не думай больше об этом.
— А ты не могла бы слово в слово повторить мне все, что сказал Джервис?
— Зачем, па? Я вообще зря затеяла этот разговор.
Она встала, положила салфетку на стол и пошла к двери. У выхода потопталась, вернулась к столу и быстро поцеловала отца в висок.
После ухода дочери установилось молчание. Наконец Нора нерешительно заговорила:
— Не обращай внимания. Ей в такие дни всегда малость не по себе.
— Приболела?
— Нет, просто небольшое недомогание, как бывает у девушек.
Хиггинс смутился и прекратил расспросы, понимая, что жена имеет в виду известные физиологические особенности женщин.
— Как идет выставка-продажа?
— Все в порядке.
— Представитель доволен?
— Думаю, что да.
Несколько фраз, брошенных дочерью, совершили переворот в настроении Хиггинса. Возмущение, злоба, негодование на членов комитета разом исчезли или, во всяком случае, отошли на второй план.
Теперь мысли его были заняты не тем, что думают о нем и как относятся к нему другие. Его затопила жалость к себе.
И вместе с тем он не мог не смеяться над собой: он, в сущности, просто жалкий идиот, целых двадцать лет тешивший себе иллюзиями.
Именно это ему и дали понять, не так ли?
Но тогда почему такая солидная фирма, как «Ферфакс», и такой компетентный человек, как м-р Шварц, доверили ему ответственный пост?
Не лучше ли было бы ему так и подметать полы в магазине до самой пенсии? Бывают же неплохие люди, годные в жизни лишь на такие ничтожные дела! Он сам держит в супермаркете одного старикана шестидесяти восьми лет, который весь век занимается одним — таскает ящики, и тем не менее все его любят и уважают.
В магазине настолько привыкли звать его папашей, что многие даже не помнят его фамилию.
Может быть, Хиггинсу больше подошло бы такое существование?
— Ты знала? — спросил он жену, отодвигая тарелку с почти не тронутой едой.
Ей явно не хотелось говорить правду, но солгать она не смела и нехотя созналась:
— Знала, только мне было неизвестно, когда голосование.
— Кто тебе рассказал?
— Билли Карни.
