— Хороший денек! — воскликнул Хиггинс, глядя в окно, за которым клен отбрасывал дрожащую тень на светлую зелень лужайки.
Нора встала подать ему еду. Дочь подождала, пока он сядет, секунду поколебалась и выпалила:
— Кто тебя просил опять соваться в клуб? Они же провалили тебя в прошлом году!
Хиггинс почувствовал, что заливается краской, даже уши начинают гореть.
— Кто тебе сказал?
— Какая разница? Ведь это правда.
— А ты откуда знаешь?
Он говорил что попало, лишь бы протянуть время.
Ему показалось, что жена у него за спиной подает Флоренс знаки. Похоже, она тоже знает — очевидно, весь город уже в курсе дел.
— Ты хоть понимаешь, — продолжала дочь, — что они тебя все равно не примут?
— Почему?
— А в прошлом году приняли?
— Это в порядке вещей: в первый раз почти всем отказывают.
— Тебе сказали в утешение, а ты уши развесил. Вот и опять провалили!
— Был один-единственный черный шар.
— Ты видел, что один?
— Карни клялся, что так и было.
— А откуда ты знаешь, что он не врет?
— Оставь отца в покое, Флоренс, — перебила Нора, подавая мужу холодное мясо и стакан молока.
— Напротив, — возразил он, — пусть продолжает.
Я на этом настаиваю.
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Кто тебе наболтал о клубе?
— Тебе так надо это знать?
— Необходимо.
— Кен Джервис. Он все утро надо мной потешался.
Кен был парень лет двадцати трех. После школы работал в супермаркете, потом, отслужив в армии, Бог знает какими путями оказался банковским служащим.
Случалось, Хиггинс, отвозя дневную выручку, видел Кена в окошечке, и всякий раз тот насмешливо осведомлялся:
— Как дела, шеф?
Хиггинс относился к Кену не строже, чем к остальным подчиненным, но не раз называл его лодырем и предсказывал, что тот ничего не добьется в жизни, если не возьмется за ум.
Откуда Кен узнал, что вчера произошло в клубе?
Членом он там не состоит и не имеет на это ни малейшей надежды: его отец — один из беднейших фермеров округи.
— Что именно он тебе сказал?
— Сказал, что над тобой все смеются, а ты не замечаешь. Все уверены, что ты и на будущий год выставишь свою кандидатуру, и еще через год, и так до тех пор, пока тебя не примут за давностью лет, как Мозелли.
Хиггинс не возмутился, не заспорил, но так страдальчески посмотрел на дочку, что та не выдержала и отвернулась.
— Прости, — пробормотала она, — мне не надо было…
— Что — не надо было?
— Пересказывать тебе все эти мерзости. Ненавижу Кена. Вечно он лезет ко мне по всем углам своими грязными лапами. Знает, что мне это мерзко, а сам радуется. Тошно, что я сегодня дала пищу его шуточкам.
