— Когда?
— На прошлой неделе, когда я зашла в аптеку купить тебе таблетки.
— Что же он сказал?
— Что мне, мол, пора позаботиться о новых туалетах для балов в «Загородном клубе». И что первый танец за ним. Ты же знаешь Карни. Он был уверен, что ты меня во все посвятил.
— Ты на меня рассердилась?
— Нет.
— А теперь сердишься?
— Да нет же!
— Ты тоже считаешь, что надо мной посмеялись?
Она помедлила несколько секунд, потом ответила:
— Чего ради над тобой смеяться?
— Не знаю. Опустил же кто-то черный шар.
— Злыдней и завистников всюду хватает.
— Флоренс обижается?
— В ее возрасте вечно на все обижаешься. Она не переносит этого Джервиса, а он, конечно, не упустил возможности поизмываться над ней. Я уверена, что девочка уже выкинула эту историю из головы.
— Посмотри на меня, Нора.
Жена медленно повернула к нему лицо, ставшее жестче с тех пор, как она располнела.
— Что?
— Ответь честно. Обещай, что ответишь честно.
— Хорошо.
Хиггинс еле сдерживал слезы, вдруг навернувшиеся на глаза. Его душило волнение, более сильное, может быть, чем в тот вечер, когда они с Норой решили пожениться.
— Что ты обо мне думаешь?
Ему пришлось отвернуться — он не решался взглянуть на жену.
— Ты же знаешь, Уолтер: ты лучший на свете.
Это был не ответ, и ему стало страшно, потому что вот так, общими словами, отвечают, когда нечего сказать.
— Ну а кроме этого?
— Не понимаю… Ты со всеми такой добрый. Всем готов помочь. И еще — ты храбрый. И надрываешься ради нас.
Голос у Норы задрожал, как до этого у Хиггинса. Она разволновалась не меньше мужа. Встала, отодвинув стул, — беременность делала ее неловкой, — подошла к мужу и, наклонившись, обняла его за шею.
— Я люблю тебя, Уолтер.
— Я тебя тоже.
— Знаю. И не все ли равно, что подумают другие?
Не это хотел он услышать от Норы, не такие слова могли его успокоить.
— Ну а Флоренс?
— Флоренс еще девчонка. К тому же, поверь мне, ни о чем таком она не думает.
Напрасно он позволил себе расчувствоваться. Желая его утешить, жена невольно сделала ему еще больнее.
Хиггинс не понимал толком почему. В сущности, разве не дала она ему понять, что другие никогда не признают в нем своего, но это, мол, и не важно, потому что она, Нора, на его стороне?
Они живут теперь на Мейпл-стрит, в новом дорогом доме, за который им платить еще тринадцать лет. Но неужели они по-прежнему отщепенцы? Люди низшего сорта, годные торговать маслом, мясом, консервами, но не участвовать в общественной жизни города?
Нора поняла, что сказала не то и лишь ожесточила мужа, но делать было нечего. Вздохнув, она снова уселась и принялась чистить грушу.
