Мустафа кивнул на роскошный торт и вздохнул, нечаянно размозжив голову просочившейся в комнату кобре:
— Это входит в программу пыток.
— Они хотят, чтобы мы разжирели? — ужаснулась дама.
— Тише, не подсказывайте, — одернул Ибрагим. — Нет, это от благотворительной организации «Не дадим зэку умереть спокойно» студентов Сельхозинститута разумного, доброго, вечного.
— Внутри напильник и динамит, — не стесняясь коридорного, объяснил Мустафа. — Мы уже восемь раз пытались бежать, но коварные тюремщики специально присвоили камере номер тринадцать. И нам не везет. — Вдруг Мустафа бросился с кулаками на надзирателя. — Я не могу видеть! Я не могу видеть эту безвкусную лампу! Она два года как вышла из моды. — Распалился, как зажигалка.
— Полно бузить, — надзиратель дружелюбно утер расквашенный нос. — На ужин пора.
— Погоди, любезнейший, — успокоился Содомский. — Я еще не сказал монолог о первом побеге. — И нечаянно укокошил каблуком невесть откуда прибежавшую сколопендру. — Ей тоже не повезло.
— Да. Мы тогда были наивными. Мы не ведали, что может натворить номер тринадцать. Мы стали копать подкоп и наткнулись на камень, — начал объяснять Гоморский.
— Да. Наткнулись на камень, а на нем было написано: «Направо будешь копать, коня потеряешь…» — подхватил Содомский, наступая на голову еще одной, перепутавшей камеры, кобре. — Я очень разволновался, когда представил, что подразумевается под словом «конь».
— И? — заинтересовалась дама.
— И лопата сломалась. Одним словом, сплошная невезуха, «Оставь надежду всяк сюда входящий».
— Я такую Надежду оставил на воле: губки бантиком, с поволокою глаза, — вздохнул грустный, как клизма, Содомский. — Заглянешь на огонек, она вокруг тебя суетится, суетится, суетится… Слава Аллаху, свидания в тюрьме отменены для неблизких родственников.
— И я такую же, — вздохнул печальный, как пипетка, Мустафа.
— Моя жила на улице имени Клабика!
— И моя!
— Дом восемь, квартира семь!
— И моя! Да пригласит владыка Луны дэв Хонсу моих врагов сниматься в рекламе гильотины.
— Мы с тобой, как братья, — мужчины кинулись в объятья друг другу и разрыдались.
Если их имена что-то и означали, то на каком-нибудь мертвом языке.
— Ужин пропустите, — напомнил добродушный надзиратель, прослезившись.
* * *
Описывать тюремную столовую не имеет никакого смысла, поскольку она представляла собой тысячу семьсот двадцать три прямоугольных кирпича, не соединенных раствором. И каждый заступающий на дежурство по кухне надзиратель лично руководил бригадой зэков, каждый раз возводивших новое помещение в соответствии со вкусами сегодняшнего представителя власти. Как подметил проницательный, но великий мудрец Айгер ибн Шьюбаш: «Под стоящий воротничок петля не пролазит». Стоит лишь уточнить, что каждый кирпич отчетливо пах карболкой.
