— Дмитрий Кириллыч! — позвала она. Двое рослых мужчин чиновного вида негромко беседовали с государственным выражением лиц. Похоже было, один дает указания, другой внимает.
— Дмитрий Кириллыч! — позвала Надя нетерпеливо.
Тот, что внимал, обернулся на голос, черноволосый, крупный, над золотыми очками черная темень бровей, костюм тоже черный в полоску. Подошел.
— Познакомься: мой муж. А это… — она назвала мою фамилию, как называют фамилии людей известных. — Надеюсь, тебе его представлять не надо…
Твердый взгляд человека в золотых очках выражал, когда мы пожимали друг другу руку, что да, знает, наслышан, но тем не менее права ссылаться на себя не дает.
И, поклонившись, отошел к собеседнику.
— Но — ты? Где ты сидишь? С кем? — спрашивала Надя.
— Ни с кем. Я опоздал немного.
— Так ты и не ел ничего? Бедный, голодный! Давай я за тобой поухаживаю.
На свободную тарелку она клала мне закуски все подряд, но тут стали произносить что-то во здравие юбиляра, все поднялись, мы тоже стояли с рюмками.
— Знаешь, тут поговорить не дадут. Вон я вижу столик…
Надя накинула на голые плечи жакет, красивый и дорогой. У зашторенного окна стоял круглый столик с букетом в вазе, два мягких стула. На один из них она повесила свою ковровую сумочку, подошла к метрдотелю, тот почтительно слушал.
Вскоре явился официант в белом мундире с золотыми пуговицами, ваза была убрана, белая скатерть расстелена. Пока он расставлял приборы, закуски, мы молчали.
— Ну? Как ты? — она смотрела, как бы пытаясь разглядеть во мне то, чего раньше не увидела. — Фамилия твоя на слуху. Даже — по телевизору. Мы, в Италии, первую программу постоянно…
Официант принес бутылки, с тихим хлопком открыл шампанское, из горлышка потек сладкий дымок, налил. Рукой в перстнях Надя подняла бокал, в нем шипело и постреливало, а она смотрела на меня тем взглядом, от которого когда-то таяла моя душа, распластаться готова была у ее ног. И она легко переступила на тонких каблучках. Я ей благодарен за это. Много времени прошло, пока я смог себе это сказать. Считается, кто пил, бросил — будет пить; курил, бросил — будет курить; любил, бросил — не будет любить. Только не поверит она, вижу — не поверит, что все умерло, остыли угли под пеплом. Ей надо, чтоб ее любили, она из породы коллекционеров. А может, не умерло так уж насовсем? Испытал же я холодную брезгливость, когда пожимал руку этого мертвеца в золотых очках: и он спит с Надей.
Шампанское было ледяное, хорошо пошло по душе.
