Из всего обилия я взял рюмку водки, выпил, набрал в горсть соленых орешков. Два парня в клубных пиджаках, громко разговаривая о Шумахере, о гонках по формуле один, которые только что показывали по телевизору, прошли мимо. Тот, что выше ростом, встряхивал хорошо промытыми длинными волосами, лицо его мне показалось странно знакомым. Но тут радостно набросился на меня маленький, толстый человек в лаковых туфлях, подкатил на них, как по льду, сияющий довольством. Не раз встречался он мне на приемах, был всегда и везде, но кто таков, как зовут, убей Бог, не знаю. И разговор обычно происходил такой:
— Я вижу, вы меня не узнаете?
— Ну, что вы!..
— А помните?…
— Как же, как же…
Поверх его головы я разглядывал гостей. Двое-трое бывших комсомольских работников держались достойно и скромно. Считалось, готовит наш комсомол кадры партии и КГБ, что, впрочем, совмещалось. Но вот и к перестройке подготовились в его недрах новые хозяева жизни: пока кто-то думал и гадал, эти успели ухватить жар-птицу за хвост. И что-то схожее было в их облике: круглоголовые, налитые, жесты спокойные, владетельные, но у тех, кто приближался к ним, к центрам притяжения, само являлось искательное выражение, будто ждали, вот опустит сейчас два пальца в жилетный карман, достанет двугривенный в награду. И было понятно, кто оплатил все это изобилие, юбиляру и малой доли не потянуть.
— Олег Николаевич! Олег! — сквозь гул голосов услышал я. Жуя соленые орешки, оглянулся. Тонкая женская рука махала призывно, и я узнал голос: Надя! Я шел к ней, а она радостно привскочила на миг из-за стола: голые плечи, платье на бретельках. Только волосы не ее: темные со сливовым отливом. Впрочем, сейчас это просто делается: утром — блондинка, вечером- брюнетка. Но я помню чудный блеск ее волос, как они светились.
— Ты потрясающе выглядишь!
— Да? А я вообще — самая лучшая. Ты до сих пор это не усвоил?
Сиянием всех люстр сияло ее лицо. А нос с горбинкой придавал вид победительный.
Этой горбинки не было прежде.
Она откинулась на спинку стула, где висел ее жакет, взяла руки за голову, и я увидел голые выбритые ее подмышки.
— Сколько же мы не виделись? Вечность. Ты еще хоть чуть-чуть любишь меня? А как же ты моего сына, Витьку моего, не узнал?
— Он здесь?
— Он мимо тебя прошел.
— Мне показалось что-то…
— Красавец парень! Умница. Они сейчас делают работу на нобелевскую премию.
Рядом с ней — пустой отодвинутый стул, закуски на столе, вмятые в пепельницу сигареты, на двух — ее помада. Она положила руки на скатерть, поиграла перстнем на пальце. Перстни были крупные, от них видней худоба рук.
